Последние заморозки
Шрифт:
Но разве туфли волнуют сейчас Руфу? Пусть наступает, но танцует с нею. И он танцует… Четвёртый… Пятый танец… И приглашает на шестой. Она считает танцы. Их так много… И очень мало. Руфине было бы трудно уступить даже половину танца кому-то другому.
— Никак, Анюта, — сказала Любовь Степановна Векшегонова матери Руфины, указывая на Алексея, — сбудется, чего не сбылось у наших отцов и дедов.
— Хотелось бы, Любаша, — призналась откровенно Анна Васильевна. — Так бы хотелось, что
Матери обнялись. И это заметили. Дулесова смахнула слезинку — и это тоже было замечено. А когда отец Алексея, Роман Иванович Векшегонов, пригласил Руфинину мать потанцевать с ним полечку, то уже всем стало понятно, что обручение Руфины и Алексея состоялось.
Роману Ивановичу Векшегонову пятьдесят два годика. Восемь лет до пенсии, но если судить по тому, как он танцует, то ему пенсию едва ли понадобится выплачивать и через двадцать лет.
Лихо подбоченясь, легко летая по паркету, мастер сборочного цеха услышал громкое одобрение старого слесаря Макара Петровича Логинова:
— Ишь ты как даёт Роман прикуривать мировому империализму!
Анне Васильевне Дулесовой всего лишь тридцать шесть лет. Она грациозна. Белое платье и туфли на высоких каблуках молодят её ещё более. Она танцует куда легче и свободнее своей дочери, награждая теперь не сходящей с её лица улыбкой маститого мастера Векшегонова.
Ийя, на которую никто не обращал внимания, продолжала стоять в сторонке. Искавший её Серёжа подошёл к ней.
— Возьми меня под руку, Ийя, и пойдём со мной.
Он подвёл её к брату.
— Алёша, — обратился к нему Серёжа не без иронии. — Ийя так хорошо перечерчивала твои чертежи, потанцевал бы ты с ней, а я с Руфиной.
— Да, да, — обрадовался Алёша, — я даже не знал, что ты здесь… Совершенно закружился с ученицами.
— И очень хорошо. Ты мало веселишься. Я в первый раз сегодня вижу тебя таким оживлённым.
Ийя подняла на него свои серые, необыкновенно большие и добрые глаза. Они как окна дедушкиного дома. Заглянешь в них — и окажешься в тишине с детства милой большой горницы.
Все чисто в этих глазах, дорого и мило сердцу.
Алёша пригласил Ийю на быстрый вальс.
Ийя всегда преображалась в танце. Она, будто мотылёк рядом с молодым коренастым медведем, порхала, как бы ускользая от попыток Алёши наступить ей на ногу. Не он, а она вела его. Вместе с хорошим певцом поёт и безголосый. Ему легко было танцевать с нею.
С нею ему всегда было легко, потому что он никогда не задумывался, что нужно сказать, как должно себя вести.
А Серёжа танцевал чопорно и строго. Так танцуют на балах при начальстве только курсанты военных училищ.
Каждое движение Серёжи было отчётливо,
— Устала я, — вдруг сказала Руфина, выходя из танца.
— А я не устала, — послышался голос Капы, и она так молниеносно, так цепко положила свою руку на Сережино плечо, что ему уже неудобно было сказать: «Я не хочу танцевать с тобой, мышонок». К тому же он распорядитель, а распорядители обязаны быть особенно обходительны.
Счастливая Капа закружилась в первом настоящем бальном танце, которого она так ждала. Кружась, она шепнула Серёже:
— Как я рада, Серёжа, за Руфу. — А потом, на другом повороте, она досказала: — И за твоего брата Алексея Романовича.
Сергей едва не вскрикнул. Никто ещё не жалил его так больно. Но Серёжа сдержался и не назвал её змеёнышем.
Только подумать…
Нет, никто не знает, с какого возраста язык девчонок начинает вырабатывать яд. Наверно, очень рано. Потому что он им заменяет кулаки мальчишек и позволяет обороняться и наступать.
Зачем? Скажите, зачем он писал Руфине письмо, которое напрасно теперь лежит в левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного. Бьющегося. Обманувшегося сердца.
10
Нескончаемо длинный, светлый вечер, минуя ночь, переходил в раннее утро. Пахло июньской свежестью. Заводы, не знающие сна, и те как-то притихли в этот час.
Из дворца весёлыми стайками, семейными группами, парами и в одиночку возвращались участники школьного бала.
Капа возвращалась одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о первом бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая в этот поздний час, постараться увидеть во сне то, что было наяву. И ромашку с оторванными лепестками… И быстрый вальс… И далёкое-далёкое, которому сегодня не поверит никто, тем более Серёжа, но которое непременно придёт. Придёт потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила раз и навсегда.
Серёжа возвращался с друзьями. И это тоже понятно.
Алексей и Руфина шли под руку вдвоём, и этому теперь никто не удивлялся.
Миновав плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды.
В зеркальной глади Алёша увидел себя и Руфину. Вода — как стекло. Даже было видно его родимое пятнышко на правой щеке.
— Я сегодня, Руфа, — начал он, — почувствовал себя школьником. Таким, как Серёжа. И мне было очень весело. И я, кажется, слишком увлёкся танцами…