Последний английский король

Рэтбоун Джулиан

Эдуард начал неторопливо обходить загон по кругу. Жеребец шарахнулся в сторону, замер, снова рванулся, зафыркал, мотая хвостом, – его движения выдавали беспокойство. Эдуард медленно кружил рядом с ним, держась совсем близко, но при этом слегка отклоняясь, чтобы не касаться его. Таким образом, жеребец мог следить за ним только уголком левого глаза, а поза Эдуарда убеждала животное в том, что от этого человека не исходит угроза.

Пройдя три или четыре круга, Эдуард увеличил шаг, все так же отклоняясь, и приблизился к жеребцу. Тот остановился, разрешая человеку пройти. Мгновение конь стоял неподвижно, словно пытаясь оценить новое для себя положение, но тут Эдуард выпрямился, а жеребец, опустив голову, двинулся за ним. Еще двадцать минут

спустя Эдуард обхватил левой рукой шею лошади, а правой протянул ей морковку, поданную конюхом. После этого будущий король тоже забрался на изгородь.

– На сегодня достаточно, – сказал он спокойным уверенным тоном. – Завтра наденем на него недоуздок, а еще через день – седло. Через неделю будешь кататься на нем верхом.

Тостиг соскользнул с верхней перекладины забора, подошел вплотную к Эдуарду, обеими руками сжал его лицо и быстро поцеловал в губы.

– Ты был великолепен, – признал он.

В ту ночь Тостиг пришел в маленький дом, отведенный Эдуарду внутри городских стен, которыми король Альфред семьдесят лет тому назад окружил Вестминстер. Они вместе поужинали, запивая еду медовухой. Тостиг сыграл несколько песен на арфе, потом они взяли свечи и перешли в верхние покои. Там, за гобеленами, хранившими тепло, при свете двух свечей из пчелиного воска они стали любовниками.

Обнаженное тело юноши превзошло все ожидания. Белое, еще совсем худощавое, но мускулистое, прекрасных пропорций, длинная шея, длинные изящные члены, пальцы, стопы. Эдуард зашел сзади, сунул руки под мышки Тостигу, провел ладонями по его груди, надавив пальцами на маленькие, напряженно торчавшие соски. Тостиг откинулся назад, прислонился к любовнику, опустил голову ему на плечо, подставляя шею, и тот принялся ее целовать, сначала нежно, потом требовательно, а руки его тем временем обвили талию юноши, средний палец нащупал его пуп. Потом он поглаживал, распрямлял рыжие волоски внизу, более яркого цвета, чем волосы на голове, и, наконец, одна ладонь Эдуарда плотно обхватила яички Тостига, а пальцы другой столь же крепко сжали его пенис – длинный, но не толстый.

– Красивый у тебя петушок, – похвалил он, – самый красивый на свете. – И тут Тостиг ощутил, как петушок его господина – теперь он был толстый, сильный – касается его ягодиц, тычется, пытаясь проникнуть между ними.

Господина? Да, так оно обернулось, и Тостигу это пришлось по душе. Он был еще несведущ в таких делах и вовсе не мечтал вонзить свой член другому мужчине в задницу, хотя именно это велел ему сделать отец. Теперь же, когда первоначальный страх и боль – не такая уж сильная боль – миновали, Тостиг убедился в опытности и мастерстве своего партнера и понял, что именно в такой форме любовный акт приносит ему наивысшее блаженство...

В ту же ночь между ними завязалась беседа – первая из их постельных бесед.

– Ты объездил меня в точности как моего жеребца.

– Как ты его назовешь?

– Назвать его Эдом?

– Не стоит. Лучше Султаном.

– Почему?

– Он же из варварских стран. Так варвары называют правителя.

– Пусть будет Султан. Если ты покоришь Англию так же, как нас, все будет отлично.

– Я не собираюсь насиловать Англию. Боюсь, как бы твой отец этим не занялся.

– Ты меня не насиловал. Ты меня...

– Расскажи мне, что такое Англия.

Эдуард прожил при дворе с полгода, но держался в тени, не искал друзей, старался не привлекать к себе внимания, и уж конечно, никто не посвящал его в тайные пружины власти.

– По сравнению с Нормандией – хаос. Порой кажется, что это просто немыслимая мешанина, соединение разнородных и враждующих стихий. Их у нас по крайней мере пять.

На самом верху этой кучи малы – король и его двор, дружина, составляющая основу войска и флота, сборщики налогов, королевские шерифы и все такое прочее. Главная обязанность короля – защищать страну от внешней и внутренней угрозы. Далее – церковь, которая

в свою очередь разделяется на соперничающие партии священников, монахов и епископата. Третья сила – эрлы и крупные таны, владельцы больших поместий. Они могут собрать собственную армию и мало чем отличаются от независимых корольков прошлого столетия. Хотя эрлы и дают королю самую что ни есть торжественную клятву, они с легкостью нарушают ее ради малейшей выгоды. Смирить феодалов можно лишь одним способом: удерживать кого-то из их близких при дворе в качестве заложников. Едва ли они осмелятся бунтовать, зная, что обрекают родичей на жестокую и унизительную казнь.

– Вот ты и будешь моим заложником.

– Я не против.

У каждого человека своя цена, «вергельд»: совершивший убийство платит его семье убитого. За меньшие преступления, например изнасилование или прелюбодеяние, назначается определенная Доля вергельда. Вергельд определялся сословием и званием, но, к полному недоумению Эдуарда, в разных частях страны по-разному. Обычаи совместной присяги и вергельда означали, в сущности, что человек вправе делать почти все, что ему заблагорассудится, лишь бы у него достало денег для уплаты вергельда, а если число его поручителей будет больше, чем у истцов, ответчик и вовсе уйдет от наказания.

Четвертая сила – города, числом около семидесяти, среди них есть и такие большие, как Лондон, где живет более десяти тысяч купцов, ремесленников, корабелов, их работников и членов их семей, и совсем маленькие, в пять сотен человек, – там всего-то несколько ткацких и гончарных мастерских. С городами проще всего. Альфред Великий предоставил им самоуправление; подати они платят деньгами, а не натурой. С натуральным оброком хлопот не оберешься. Кому нужно такое добро да еще в неимоверном количестве: каждый третий дельфин из попавших в сети, две бочки хорошего эля, семь быков, шесть холощеных баранов и сорок сыров. К счастью, городам разрешено чеканить монету и ею расплачиваться.

Деньги чеканят почти в каждом городе. Раз в четыре года король отзывает всю старую монету, золотую, серебряную и медную, ее плавят, затем распределяют слитки между монетными дворами и снова чеканят штампами, присланными из Лондона. Таким образом в государстве соблюдается единый стандарт, и в обращении остаются только достаточно новые, не стертые монеты. Самая прогрессивная, эффективная и надежная система для своего времени.

Наконец, в-пятых, так называемые «фримены», свободные люди Англии. В сущности, свободны все, кроме рабов. Правда, многие поступились своим крошечным семейным наделом в обмен на защиту и покровительство могущественного вельможи. В любом случае крестьяне обязаны расплачиваться с лордом и с Церковью многими часами изнурительного труда. Даже те, кто имеет собственную землю – один гайд или два, – тоже работают на владельца манора дважды в неделю, а то и больше, платят десятину Церкви, подлежат призыву в ополчение, крестьянское войско, которое король собирает при необходимости. Тем не менее эта самая многочисленная категория населения именует себя «свободными людьми».

– Свободными? Как же это – арендаторы, издольщики, слуги, крепостные – все свободные?

– Да. Более того, они настаивают на своем праве переходить с одного места на другое, выбирать себе хозяина и усадьбу.

В часы этих ночных бесед Эдуард не раз говорил себе, что в Нормандии порядка куда больше.

Глава четырнадцатая

Эдуард многому научился от Тостига, но немало узнал и на собственном опыте. Далеко не все, что он узнал, пришлось ему по вкусу. В праздник Сретенья, второго февраля, прослушав мессу в старом соборе – по недавно завезенному из Франции обычаю в этот день праздновалось очищение Девы Марии, принесшей Младенца в Храм, а также освящались свечи на весь год – король вместе с Тостигом, охотниками и четырьмя слугами двинулся в Ромеи и добрался туда вскоре после полудня.