Последний английский король

Рэтбоун Джулиан

Не вытерпев, Уолт перебил его.

– Что за чушь? – вскричал он.

– То-то и оно. Не слишком похоже на Бога-Отца в небесах, Духа в виде голубином и Младенца в яслях. Трудно даже представить себе три более несходные, отнюдь не «нераздельные» сущности.

– Так что ты сейчас говорил?

Квинт повел рукой, указывая на крепостные стены – до них было уже не более мили.

– Здесь, – объявил он, – в лето Господне триста двадцать пятое новообращенный император Константин созвал на совет всех епископов и учителей Церкви.

– Зачем?

–

Прежде всего ты должен понять, что для Константина принятие христианства было политическим актом. Свыше половины его подданных сделалось к тому времени христианами, и это были самые достойные люди – труженики, законопослушные граждане, включая и значительную часть армии. Но оставалась загвоздка: хотя христианская вера объединяла столь многих людей, сама Церковь была разделена. Константин мечтал о мире и спокойствии, о согласии всех христиан. И вот он собрал ученых мужей и велел им сесть, и подумать, и не прекращать трудов, пока не придут к единому мнению. Ох, как же хочется есть и пить!

Они подошли к северным воротам, прокладывая себе путь вдоль ряда постоялых дворов и забегаловок, где люди на скорую руку перекусывали мелко порубленным, обжаренным на шампуре мясом, которое заворачивали в тонкий слой теста и густо поливали соусом из анчоусов. Иные предпочитали плоские круглые лепешки, запекавшиеся с начинкой из лука, чеснока, маслин и опять-таки с соусом из анчоусов. Их подавали, нарезав треугольниками. Квинт купил по две лепешки каждого вида и доверху наполнил кожаную флягу красным вином. В кошельке, висевшем у него на поясе, не хватило медяков, и Квинту пришлось пошарить в поклаже, чтобы расплатиться.

– Сука! – пробормотал он. – Уверен, она прихватила не только наш завтрак, но и пару золотых монет.

Наконец он откопал червонец, и продавец протянул ему лепешки с мясом и пригоршню медяков.

У ворот собралась небольшая толпа, радостно глазевшая на бродячих артистов: один из них глотал огонь и вновь изрыгал пламя, второй бренчал на расстроенной лютне и в такт дребезжащим аккордам пел надтреснутым голосом грустную песенку о том, что все ответы уносятся ветром. Квинту ни то, ни другое зрелище не приглянулось. Чуть в стороне от дороги в тени городской стены был оборудован небольшой гимнастический зал под открытым небом, где юноши состязались в борьбе, сражались на деревянных мечах, метали копья, поднимали тяжести. Путники устроились на невысоком травянистом холме, откуда они могли наблюдать за упражнениями юнцов.

Набив рот хлебом и мясом, отирая соленый коричневый соус, Квинт продолжал ученый доклад о Никейском соборе.

– Труднее всего было примирить ариан – их возглавлял некий Арий – и сторонников Афанасия, весьма смышленого молодого человека. Это он составил «Символ Веры», который я только что процитировал. Наиболее ожесточенные споры вызывал Сын Божий. Дай-ка сюда вино.

Квинт привычным жестом поднял флягу и, легонько надавив, направил себе в рот винную струю, ловя ее на лету языком, как собака лакает струю воды или молока.

– Уф, полегчало. Арий утверждал, что

Сын Божий потому и зовется Сыном, что Он создан Отцом, то есть некогда Отец существовал, а Сына еще не было. Афанасий возражал: Отец – Бог, и Сын – тоже Бог, и оба нетварны. Константину вообще-то ближе было суждение Ария (он во всем любил порядок), однако он согласился с решением Собора и поддержал Афанасия.

– Но какое отношение это имеет к главному?

– А главное – у нас что?

– Рождество Господне, Распятие, Воскресение, искупление грешников.

– Да никакого. Зато единая Церковь стала союзницей единого государства, и всевластное государство получило возможность вмешиваться в нашу жизнь в любой момент и по любому поводу. Пошли, надо найти гостиницу.

– А денег хватит?

Квинт приостановился.

– Может, и нет. Что ж, добудем где-нибудь. Одно дело – ночевать в лесу, другое – на улице. Там нас ограбили, а здесь, поди, и глотку перережут. – Квинт вытер руки о большой лист каштана, который служил ему салфеткой, смял лист и отбросил в сторону. – Дай-ка еще вина. Нужно избавиться от скованности.

– Что-что?

– Разгуляться, распоясаться и вволю повалять дурака.

Они вернулись к широким северным воротам и пробились сквозь толпу. Зрителей теперь развлекал только один актер, высокий, худощавый, с черными волосами, с аккуратной бородкой, не скрывавшей глубоких морщин, которые сбегали от высоких скул к уголкам рта и придавали его лицу безутешно-меланхолическое выражение. В глазах застыли боль и усталость. Уолту показалось, что этого человека он уже видел, вот только не мог вспомнить – где. Может быть, встретился с ним случайно, когда скитался по Европе, но воспоминания об этом времени сделались расплывчатыми, похожими на сон.

Этот человек был фокусником. Старуха в переднем ряду зрителей держала в руках корзинку с фруктами, поверх которых лежало три яйца. Фокусник взял одно и тут же показал толпе пустую руку, а другой рукой выхватил яйцо откуда-то из воздуха, выпустил его – хрупкий белый шарик упал к ногам старухи и раскололся. Старуха завопила, но фокусник указал ей на корзину. Она глянула – там было уже четыре яйца вместо прежних трех.

Тем временем Квинт остановился в нескольких шагах от зрителей, передал Уолту заплечный мешок, посох и шляпу, сделал стойку и прошелся на руках.

Фокусник в ответ разрезал бечевку на три части, сунул их себе в рот и тут же вытянул обратно целую веревку. Уолт припомнил слова о Троице в Единстве и Единстве Троицы. Если подобное чудо под силу шуту, потешающему прохожих у городских ворот, тем более оно подвластно Богу.

Странное дело: такое же сопоставление пришло на ум кому-то еще в толпе. Послышались вопли: это-де кощунство. А впрочем, ничего удивительного: этот город семьсот лет славился своей дотошностью в богословских вопросах. Обвинение выкрикнул тощий, злобного вида косоглазый человечек, народу он был хорошо известен: в толпе заулюлюкали, окликая его по имени. Человечек выругался и затрусил прочь.