Последний автобус на Вудсток [СИ]

Декстер Колин

Может быть, её материнский инстинкт так и остался в зачаточном состоянии?

Помнится, когда учились ходить, было забавно на них смотреть. И не трудно было убедить себя, что души в них ни чает.

А сейчас это стали прямо оторвыкакие-то! Эгоистичные хитрюги!

Есть ли в этом её вина? Или Бернарда?

Она снова выглянула в окно и всунула последнюю тарелку в сушилку.

Наступали сумерки солнечного и теплого дня. Как пчёлке ей хотелось, чтобы лето не кончалось.

Бернард совсем

не спешил с работой. Интересно было бы узнать, что за мысли мешают ему работать энергичнее. Но спрашивать об этом она не решалась.

Маргарет сама прекрасно понимала, что они становятся чужими. Её ли это была вина или Бернарда, какая разница? Иногда хотелось бросить всё, уехать далеко-далеко и начать новую жизнь. Конечно, это были всего лишь мечты. Приходилось с собой бороться и выкидывать дурные мысли из головы. Разрыв мог произойти только при несчастных обстоятельствах. Так что же ей, дожидаться каких-то несчастных обстоятельств? Но случись несчастье — она уж точно его не бросит, не смотря ни на что.

Маргарет протерла краны над раковиной, зажгла сигарету и отправилась посидеть в столовой.

В гостиную не пошла, потому что там дети орали и ссорились.

Она взяла книгу, которую в этот день читал Бернард «Эрнест Даусон. Избранное»Кажется, они в школе это проходили. Полистала и нашла тот стих, что учили всем классом. Наизусть и сейчас помнила.

Громче музыка играй, и вина подайте крепче! Но закончен праздник, жаль, и уже погасли свечи. Чёрной тенью ночь пришла, принесла с собою страсти. Ну, а мне уж не нужна, не в моей все это власти. Целоваться бы в ночи, губы в плен отдать красотке. Поздно, Синара, прости….

Так, что бы это значило?

Бернард всю жизнь изучал поэзию. Но они не разговаривали на эту тему, потому что она никогда ни о чём такомне спрашивала.

Наверное, он встречается с другой женщиной раз в неделю. Догадывалась ли она? Ну, может и замечала что-то в последний месяц. А может, он встречается уже полгода? Или год? Или того больше. И не с одной?

У Маргарет башка начала раскалываться. Она уже и так цитрамону напилась.

Ну и пусть болит! Какой кошмар!

Голова просто кругом шла.

Стрижка кустов, яйца в мешочек, Эрнест Даусон, Бернард, странное напряжение в отношениях в последние четыре дня. Ужас!

Что же делать?

Так не может больше продолжаться.

Вошёл Бернард.

— У меня руки отваливаются!

— Все доделал?

— Закончу утром. Всё из-за этих противных ножниц. Совсем тупые!

— Мог бы отдать их заточить.

— Чтоб они их там полгода точили, да?

—

Ну, ты и скажешь.

— Закончу утром.

— Утром дождь обещали.

— Ну и хорошо. Для лужайки. Хороша, как в Абиссинии, да?

— Ты же там никогда не был, в Абиссинии!

Разговор не клеился. Бернард направился к письменному столу и достал какие-то бумаги.

— Думал, ты телик смотришь.

— Дети меня там достали.

Бернард бросил на неё быстрый взгляд. Сейчас заплачет.

— Нет, — сказал он, — ты хочешь совсем другое сказать.

Он посмотрел на Маргарет с печальной нежностью.

Маргарет, его жена!

Иногда он так бездумно вёл себя с ней, так бездумно!

Он подошёл и положил руку ей на плечо.

— Никакого терпенья на них не хватит, да? Но не стоит так уж расстраиваться. Все дети одинаковые. Скажу тебе, что….

— Да ладно уж, не стоит. Ты уже столько всего успел наговорить. Теперь мне всё равно. Да пошли они все куда подальше — и ты вместе с ними!

Она зарыдала и выбежала из комнаты. Он слышал, как она вбежала в их спальню, как плакала там со всхлипами.

Он схватился за голову.

Надо что-то делать. Не откладывая в долгий ящик.

Сейчас он мог потерять всё.

А, может, уже потерял.

Может, всё рассказать Маргарет?

Не простит.

А полиция?

Он им почти всё рассказал. Почти.

Он взглянул краем глаза на книгу Даусона, на открытую страницу.

Понял, что Маргарет читала, и прочёл тот же стих:

Куплен томный поцелуй. Сладок он, горяч и страстен. Утром встал я непричастен. Вечно верен, не горюй.

Да, сладок он был, и нечего притворяться, что не сладок. А теперь — горькая оскомина.

Хорошо, если бы всё давным-давно закончилось.

Быть свободным от паутины лжи и вранья, что он наплел вокруг себя.

Однако как приятно было думать о радостях тайных встреч.

Совесть. Проклятые угрызенья совести.

Понятия морали, вдолбленные со школьной скамьи.

И не избавишься.

Нельзя сказать, что он был рьяным прихожанином, но с детства верил, что цена греха — смерть.

Хотел бы он избавиться от чувства вины и раскаяния.

Помнил, как в школе в классе читали молитвы:

… Омыеши, и паки снега убелюся…

Но сейчас он совсем не в состоянии был молиться.

Душа усохла.

Так была теперь забита голова ненужными никому знаниями, что там произрастал один цинизм.

Сам он в теологии был мастак, во всяких там теориях, построениях, парадоксах и спорах.

Он подошёл к окну, выходящему на тихую дорогу.

В доме напротив зажгли свет.