Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
– А кто сможет? – быстро спросил Павел. – Привалов?
Берия молчал долго, глядя то куда-то в пространство, то на Павла. Наконец хлопнул ладонью по столу и написал несколько слов на листе бумаги.
– Приходится тебе доверять. Если предашь… как сказал бы товарищ Сталин, Бог тебе судья, а он больно бьет. Слушай очень внимательно. Вот то, чего хотел от меня Хрущев. Позвонишь ему, сообщишь, что задание выполнено, координаты архива у тебя. Скорее всего, он попросит продиктовать их по телефону, а записку велит привезти позднее. Это твой шанс прожить еще несколько часов. Уходи немедленно, прямо от ворот штаба, в Кремль не езди и домой не возвращайся,
– А мне поверят? – усомнился Павел.
– Скажешь, что ты от Николая Петровича, этого моего псевдонима никто, кроме них, не знает. И еще… – Берия пошарил по постели и нашел сложенный листок. – Ты в прошлый раз забыл здесь бумагу и карандаш, я тут порисовал немножко. И стихи вспомнил, Серго их еще перед войной где-то нашел и все время читал, так что даже я выучил… Наивные стихи, детские, но очень правильные. Возьми, они там знают мой почерк. Всему вместе они поверят. Как бы то ни было, другого выхода у меня нет, приходится верить тебе до конца…
– Лаврентий Павлович… – Павел многое хотел сказать, но слова на ум не шли, и он выдавил только: – Я постараюсь…
– Ты уж постарайся как-нибудь… – Берия поднялся и крепко обнял Павла, второй раз в жизни и теперь уж точно последний…
…А вот такого сюрприза он не ожидал! Едва Коротков вошел в помещение штаба, чтобы доложить об окончании работы, как навстречу ему поднялся Хрущев.
– Павлушка? Здравствуй, дорогой! А я тут был у Кирилла [109] и решил тебя подождать. Ну как? Сдержал Берия слово?
109
Москаленко.
– Вот, – протянул Павел лист бумаги.
Черт! Что же делать? Если Хрущев возьмет его с собой, плохо дело – тогда будет не удрать. Надо что-то придумать! Что-то совсем наглое и неожиданное. Ему наверняка не терпится поехать по бериевскому адресу. А если…
– Никита Сергеевич, – смущенно проговорил Павел. – Можно вас попросить…
– Ну, говори…
– Понимаете… У меня на сегодня был заказан разговор с Драгомичами. Жена моя туда уехала в отпуск, к родителям. А я совсем забыл, с этим делом. Я подумал… может быть, можно позвонить отсюда, из штаба? Там за два дома агроном живет, у нее есть телефон с выходом на междугороднюю линию. Ну не разорю же я штаб МВО!
– Не разоришь! – засмеялся Хрущев. – Уж эту-то премию ты заслужил. Пойдем, отведу на пункт связи. Поговоришь, потом тебя довезут до дому, я распоряжусь. Молодец, Павлушка, хвалю!
– За что, Никита Сергеевич? У меня ведь ничего толком не получилось!
– Ну отчего же не получилось? Кто знает, почему он сдался? Может, потому, что ты поговорил с ним по-человечески, сердце ему размягчил, сына напомнил, ну он и… А бериевские люди… мы их теперь и сами найдем!
…Двадцать минут спустя Павел сидел все в том же красном уголке, ожидая машину, с которой вышла задержка – спустило колесо. Коротков уже подумал было уйти, не дожидаясь, но задержала простая мысль: пешехода слишком легко догнать. Если он пойдет пешком, вполне может случиться, что в квартале от
От нечего делать он достал листок бумаги, который дал ему Берия, развернул. Там было нарисовано здание. Чем-то оно напоминало московские высотки, но смотрелось все же немного иначе. Высотки крепко стоят на земле, а это словно бы цеплялось шпилем за небо, не нарисованное, но почему-то ощутимое за краем листа. Чуть ниже были написаны стихи, и в самом деле смешные, мальчишеские и очень правильные. И дом красивый. Павел сложил листок и молча подошел к окну. Эти светлые строчки сейчас не вовремя. Потом он прочтет их внимательно, потом…
Тяжелая, свинцовая ненависть, скопившаяся в груди, мешала дышать. Он и не думал, что еще когда-нибудь ему придется так ненавидеть. Все повторяется… Тогда, в Минске, они бросили товарищей, схваченных немцами – не надо врать, именно бросили. Когда их вешали, те смотрели в толпу – и не видели ни одного родного лица. А они ушли в лес, они остались живыми. Вот и теперь тоже… Павел снова вспомнил стихи, те, которые читал и перечитывал в последние дни. Тоже правильные и куда больше подходящие к настоящему моменту.
Мы мертвым глаза не закрыли,Придется нам вдовам сказать,Что мы не успели, забылиПоследнюю почесть отдать.Не в честных солдатских могилах —Лежат они прямо в пыли.Но, мертвых отдав поруганью,Зато мы – живыми пришли!Не правда ль, мы так и расскажемИх вдовам и их матерям:Мы бросили их на дороге,Зарыть было некогда нам…Симонов сейчас вовремя – вот кто умел ненавидеть, так умел! И раз уж ему снова выпало выжить… Если помочь нельзя, невозможно, то хотя бы отомстить! Когда они найдут врагов, хотя бы одного… своей рукой… Неужели этот самый Привалов не поймет его? Должен понять, обязан!
– Товарищ майор! Машина готова!
Молоденький лейтенантик подошел неслышно. Нельзя так, Пашка, не дело, они не должны видеть, что у тебя на душе. Коротков поднялся, аккуратно сложил листок и улыбнулся:
– Понял! Иду…
…На этот раз они ехали на стареньком трофейном «Мерседесе», и Павел сел не сзади, как в ЗИСе, а по-военному, рядом с шофером, как положено старшему по званию. На выезде со двора к ним подошел штабной офицер, тоже майор, перекинулся парой слов с водителем.
– Не знаю, я тут не хозяин, – ответил тот.
Штабной обошел машину, близоруко прищурился, стараясь рассмотреть погоны Павла.
– Товарищ майор, не подбросите до Садового?
– Садитесь, конечно! – согласно кивнул Коротков.
Интересно: это просто попутчик или же присматривающий? Нет, обыкновенный офицер, никакой особой подготовки не ощущается, и глаза обычные, усталые и чуть пьяные. Вмазал стопку в конце рабочего дня, не иначе…
Было уже за полночь, улицы пусты. На всякий случай Павел прикрыл глаза, делая вид, будто дремлет. Они выехали на Сретенку, когда водитель внезапно дал по тормозам и резко вывернул руль.