Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
Мина ударила сразу за краем траншеи, как раз над их головами, осколки пошли поверху, лишь осыпало землей и мелкими камешками. Упасть успели все, никого не задело. Генерал под ним заворочался и сел, прислонившись к земляной стенке, поморщился и потер шею.
– Прыгаешь, понимаешь, как на девку. Думаешь, я на фронте первый день? И без тебя бы успел…
– А я знал, что успели бы? – в тон ему недовольно ответил Павел. – А если нет? Отвечай потом за вас…
Генерал поднялся на ноги, еще раз потер шею и вдруг рассмеялся. Половцев облегченно вздохнул. Если что-то не понравится высокому начальству, нагорит в первую очередь командиру полка, а с разведчика какой спрос? Его даже на губу не посадишь – белая кость, мать их так…
– Молодец, лейтенант Коротков! – хлопнул его
– Девятнадцать, – исподлобья глянул Павел.
Вопросов о возрасте он не любил. Сразу начинали подсмеиваться. Оттого и прибавлял себе лишний год: скажешь «восемнадцать», получится совсем несерьезно. А между прочим, человек человеку рознь. Иной и в сорок хуже младенца…
– Откуда родом? Родители на нашей территории? – быстро и заинтересованно спросил генерал.
– Из Саратова. Детдомовский. Отец двадцатипятитысячником [29] был, их обоих с матерью кулаки убили, – еще больше нахмурился Коротков.
– Стало быть, дитя нашей пролетарской власти. За линию фронта много ходил?
– Тридцать четыре ходки! Двадцать две на Северо-Западном фронте, двенадцать здесь. Переведен после ранения в феврале сорок второго года, товарищ член Военного совета!
О том, что ни на каком Северо-Западном фронте он не был, а первые двадцать два визита за линию фронта ему записали после возвращения из глубокого немецкого тыла, Павел, само собой, не сказал. Как и обо всем остальном: о Смоленской разведшколе НКВД, куда его взяли в сентябре сорокового года, о нелегальной работе в захваченном немцами Минске. Потом был провал группы, партизанский отряд, участие в битве за Москву с «изнанки» немецкого фронта, ранение… Когда в феврале он выписался из госпиталя, никаких сведений о младшем лейтенанте Короткове в наркомате внутренних дел не оказалось. В суматохе отступлений, окружений и немецких атак мало сохранилось сведений о тех сотнях разведчиков, которые действовали в немецком тылу в первые месяцы войны. В конце концов, не имея возможности проверить, с ним поступили мудро: дали звание лейтенанта, медаль «За отвагу» и, как бывшего партизана, отправили на фронт, в полковую разведку. Впрочем, Павел был не в обиде: «глубокой» работы за первые четыре месяца войны ему хватило на всю оставшуюся жизнь. Рассказывать об этом он имел право лишь определенным людям и в определенной ситуации, и веселому генералу знать о таких вещах было совершенно ни к чему.
29
Двадцатипятитысячники – рабочие-коммунисты, отправленные в деревню проводить коллективизацию. Например, Давыдов из «Поднятой целины».
– А знаешь, комполка, – повернулся генерал к Половцеву, – я этого парня у тебя заберу. Славный парень.
Павел перевел взгляд на полковника. Не было у него ни малейшего желания идти куда-то в штаб, хотя там и безопаснее, и кормят лучше. Однако командир лишь глаза отвел: сам не рад, но с членом Военного совета не поспоришь.
– Полчаса тебе на сборы, – жизнерадостно продолжал генерал. – На награждение личного состава прибудешь с вещами. Сразу после того двинем дальше. Пиши приказ, – повернулся он к незнакомому полковнику из своей свиты, – откомандировать лейтенанта Короткова в мое распоряжение.
– В чье распоряжение-то? – тихонько спросил Павел у Половцева, когда генерал, еще раз хлопнув его по плечу, двинулся дальше. – Кто это?
– Член Военного совета Хрущев, – неохотно ответил комполка. – И дернуло тебя, черта, вылезти. Спал бы себе и спал.
– А как у него служить? – не отставал лейтенант.
– Служить у него хорошо. Если жив останешься. Он под пулями шастает, как у себя по двору. На адъютантов то и дело похоронки пишут, а сам как заговоренный… Ладно, бывай!
Досадливо махнув рукой, Половцев поспешил дальше по траншее догонять начальство.
Так Павел стал ординарцем Хрущева. Почти два года они были вместе, Коротков
– Пашка! Возьми группу и без офицера не возвращайся.
Разведчики поначалу косились на штабного, но, поняв, что перед ними такой же отчаянный «ходок», как они сами, подчинились ему по-настоящему. Им повезло: обратно возвращались с обер-лейтенантом. Хрущев радовался, как ребенок, что удалось «умыть» начштаба, который уверял, будто бы на их участке немцы осторожны, как кролики, и взять пленного нет никакой возможности. Ну, а на награды за храбрость он никогда не скупился.
В начале сорок четвертого Хрущева отправили возрождать разоренную немцами Украину. Короткова он взял с собой, но на мирной работе разведчик не прижился, заскучал. Тогда Никита Сергеевич поговорил с командующим округом и пристроил бывшего ординарца в военную разведку. Считалось, разведчики должны… впрочем, никто из них толком не знал, что они должны делать в глубоком тылу. В грубой послевоенной реальности они наравне с эмвэдэшниками, смершевцами и истребительными отрядами гонялись за бандеровцами и прочими бандитами, которыми кишели леса и села Западной Украины. Хрущев, казалось, забыл про него – но это только казалось. В 1949 году Никиту Сергеевича перевели в Москву, а в 1951-м майор Коротков внезапно получил направление в Военно-дипломатическую академию. В округе, оформляя документы, ему сказали, что вызов пришел аж из самой Москвы. А в Москве был только один человек, который мог вспомнить о нем и тем более «прикрыть» неподходящее происхождение польки жены – первый секретарь областного комитета партии и секретарь ЦК Никита Сергеевич Хрущев.
Вообще-то Павел дома о работе не говорил. Но это была не секретная информация, и он почти весь вечер рассказывал притихшим соседям, как воевал рядом с Хрущевым, какой тот замечательно храбрый, веселый и простой человек. И к концу вечера они совершенно забыли о враге народа Берии, как будто того и не было никогда на земле…
Еще утром прокурор Украины Роман Руденко находился в своем киевском кабинете. Вызвали его внезапно. Он едва успел заехать домой за «командировочным» чемоданчиком и через полчаса был уже на аэродроме. О причине вызова ему ничего не сказали, и Роман Андреевич даже и гадать не пытался, зачем он понадобился в Москве. Судя по сроку командировки – семь дней – и спешности вызова, дело было важное. Однако ему даже во сне не приснилось бы, какое назначение и какое поручение он в этот день получит.
Хрущев тоже пребывал в некотором замешательстве. Роман, конечно, свой человек, но Никита Сергеевич не был уверен до конца, что новый Генеральный прокурор Союза поймет его правильно. Приходилось быть с ним откровенным, но до какой степени с ним можно быть откровенным, этого он не знал.
– Здравия желаю, товарищ первый секретарь! – улыбнулся Руденко. – Прокурор Украины по вашему приказанию прибыл!
– Ох уж эти твои шуточки, – засмеялся в ответ Хрущев. – Уморил! Ну, проходи, товарищ бывший прокурор Украины. Приказываю присаживаться. Как добрался?
Услышав слово «бывший», Руденко напрягся, но виду не показал:
– Как Золушка, в дороге отдохнул.
– Что, работы навалилось?
– А когда она не наваливалась? – Руденко сделал еще одну мгновенную паузу и наконец, не выдержав, спросил прямо: – Выходит, не справляюсь, раз снимаете?
– Справляешься, – ободряюще засмеялся Хрущев. – Потому мы тебя не только снимаем, но и назначаем. Будешь Генеральным прокурором Союза. Сафонова мы отстраняем, поскольку вот он-то как раз не справляется. Приказ о твоем назначении уже подписан. Принимай дела. С чего начинать, объяснять не надо?