Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
Генерал стукнул кулаком по столу:
– Значит, будут еще аресты. Хотя всех, кого хотели, они уже взяли. Братья Кобуловы, Мешик, Деканозов… Абакумов у них уже давно. Гоглидзе… Слушай, Ренат. Мне очень не нравится подбор арестованных.
– Мне тоже. Они все так или иначе работали в разведобеспечении атомного проекта. Один только Гоглидзе со спецкомитетом не связан…
– Он военный контрразведчик, тебе этого мало? Он столько знает про нашу доблестную армию, что ясно было: его первым делом уберут. А вот все остальные… Послушай-ка, дорогой! У твоих парней есть связи в тюремном
40
Лос-Аламос – место в США, где была в то время основная площадка американского атомного проекта.
– Что?! – прошептал Ренат. – Ты думаешь…
– Видишь ли, дорогой мой… Мне кое-что не нравится. Сейчас в Штатах устроили грандиозную «охоту на ведьм», кричат, мол, русские воруют у американцев атомные секреты, а конкретное наполнение всего этого дела – какие-то Розенберги, седьмая вода на киселе третьестепенному агенту. Маловато для такой громкой кампании, замах явно рассчитан на большее. И уж не ждут ли они некоей информации из Советского Союза, имен настоящих наших агентов? Я не удивлюсь, если эти имена сейчас выбивают из Богдана и остальных…
– Тогда я скажу тебе еще кое-что, – совсем уже неслышно заговорил Ренат. – Как только вблизи органов внутренних дел нарисовались партийные товарищи, так начали сыпаться наши агенты. Старые, еще те, которые проходили по документам МГБ. А кроме того, меня знаешь что поразило на пленуме? Высочайший профессионализм режиссуры. Ты смотри, как сработано! Они ведь не врут! Они берут реальные свойства личности Лаврентия Павловича, те, которые у всех на виду, и усиливают весь негатив. А потом на этот достаточно убедительный фон накладывают двойную инверсию: во-первых, обвиняют его в том, что делали сами, а во-вторых, именно в том, с чем он все время боролся.
– Знакомый принцип, – хмыкнул генерал. – «Не то он украл, не то у него украли»…
– Именно так. А в результате, естественно, в мозгах аудитории все перепуталось. Я не удивлюсь, если в конце концов на него взвалят и ответственность за тридцать седьмой год. И все это очень грамотно срежиссировано, – кто, что и когда говорит, – с тончайшим знанием человеческой психологии. И мне интересно: кто разрабатывал этот сценарий? Наша любимая партия до сих пор такой ювелирной работой не блистала, специалистов подобного класса там просто нет…
– И кто это, ты думаешь, – быстро спросил Кудрявцев. – Немцы?
– Нет. Пленум врет по рецепту Геббельса, не спорю, но вот почерк другой. Немцы проще и прямолинейней, они гвоздят в одну точку, а здесь есть даже некая изысканность сплетающихся потоков. По смелости и парадоксальности приемов это похоже на англичан, но очень уж тонкое
Кудрявцев присвистнул и задумался. Наконец, почесав в затылке, откинулся на стул.
– Да, Ренат, озадачил ты меня. Если нам чего не хватало, так это английской выучки специалиста психологической войны, который обслуживает партию. Вот что, дорогой: мобилизуй всех. Пусть посмотрят, кто в нашей разведке недавно вернулся из Англии и в последнее время много общался с партийными.
– Если найдем, то что?
– Ничего. Присматривай. Если есть у них такой человечек, он еще вылезет. Это ведь только начало.
Минуты три они сидели молча. Ренат что-то обдумывал. Наконец кивнул головой и долил стопки.
– Давай-ка за Лаврентия Павловича. Чтобы слухи о его смерти были правдивыми.
Выпили, помолчали. Ренат отодвинул на край стола пустой графин.
– Кстати, насчет арестов. Они забыли еще об одном человеке. И мы тоже…
– Ты о товарище Меркулове? Нет, мы о нем не забыли. Но и они, к сожалению, о нем помнят. Увести мы его не можем: из дому он практически не выходит, только по вызову и с охраной, в двух соседних квартирах размещены вооруженные посты. Если бы он был хотя бы здоров, а то после инфаркта, да еще на пленуме побывал, понесло его туда… Теперь двадцати шагов не может пройти без остановки. Ты сумеешь с ним связаться? Как твои ребята из Мингосконтроля?
– Пока к нему два раза в неделю посылают курьера с текущими документами – все-таки он еще министр. Завтра нельзя, а послезавтра пойдет человек. Что передать?
Кудрявцев хмыкнул неопределенно, потом засунул руку в карман. На ладони лежала маленькая коричневая ампула.
– Зашифруй и передай наш сегодняшний разговор. И отдай ему вот это. Остальным мы помочь не можем, так пусть хоть из Всеволода жилы не тянут…
Сначала он лежал, потом ходил по камере, не в силах успокоиться, пытаясь что-то объяснить Георгию, Малышеву, Завенягину, Багирову. Наконец окончательно выдохся и без сил и мыслей опустился на койку, равнодушным жестом отодвинув тарелку с остывшим ужином. Он так и не смог ответить на вопрос, который задавал себе весь этот день: за что? Ладно Хрущев, Булганин – они враги, но остальные? Что он сделал остальным?
«А ты ждал чего-то другого?» – голос прозвучал так явственно, словно бы собеседник сидел на краю койки.
Берия был так измучен, что даже не удивился. Сходит с ума, так и пусть себе… Он уже хотел ответить: «Нет, не ждал» – но в этом не было смысла. Сталин всегда видел его насквозь, и врать ему было бесполезно. Сколько раз вождь ошибался в людях, разочаровывался… и очаровывался снова. Вот они, сухие ветви его команды: Ежов, оказавшийся кровавым палачом, коррупционер и халтурщик Вознесенский, предатель Кузнецов… А если бы он мог хотя б догадаться, что учудит Хрущев… Но не догадался. Он плохо понимал русских. А вот его видел насквозь.