Последний бой штрафника
Шрифт:
Под Святошино, это уже почти Киев, атаковали вместе с пехотой немецкие позиции. Ближайшая задача ставилась перерезать шоссе Киев-Житомир, по которому немцы перебрасывали подкрепление. Действовали совместно с третьим батальоном Успенского, который за бои на Букрине получил «майора» и орден Отечественной войны. Мы с ним не виделись с того дня, когда я со своим взводом пытался разбить переправу, а он с «ребятами Рыбалко» уходил на какую-то важную операцию.
С того времени он крепко изменился. Майорские звезды, распахнутая кожаная куртка, чтобы были видны ордена Красной Звезды и Отечественной войны. К «Отечественной войне» нас представили еще в сентябре, но до меня орден не дошел, возможно, зарубил замполит Гаценко. Задело меня
— Роту, что ли, дашь?
— Вакансий пока нет. Взводным возьму. Заслужишь доверие — роту получишь.
— Ох, ты! Это у тебя я доверие должен заслуживать? Короткая память. Забыл, как в бригаду пришел и под Штеповкой менжевался?
Напоминать высоко вознесшемуся майору, как его пьяного затолкали в танк и прятали от глаз начальства, было бы подловато. Я не напоминал, зато Успенский не забыл. Посопел, хотел что-то сказать, но я, повернувшись, пошагал к себе. Огонь, вода и медные трубы. Все мы это проходили. Николай Фатеевич четыре года Халхин-Голом кичился, пока в сопках на границе с Маньчжурией сидел. Пришел к нам командиром роты. А они наравне с рядовыми в атаку ходят. Болезненно привыкал герой Халхин-Гола к летящим навстречу снарядам. Зато сейчас — на коне. Кадровый офицер, орденоносец, комбат — фигура заметная. Уже не обязательно вперед лезть. Две роты и десант в подчинении.
Четвертого ноября, ближе к вечеру, возле Святошино прорвали немецкую оборону. Наши артиллеристы поработали хорошо. Миновали разбитую вдрызг противотанковую батарею. Кругом валялись железяки, трупы немцев, ящики со снарядами, оружие.
Пока фрицы не пришли в себя и не организовали сопротивление, двигались вперед без остановок. Потери во время прорыва понесли крепкие. В нашей роте, в первом и третьем взводе оставались по два танка, в моем — всего один. Плюс машина командира роты Хлынова. Моя «тридцатьчетверка» числилась как взвод. Хлынов сказал:
— Не сберег ребят, теперь воюй за всех сразу. Пока не подобьют.
Мы шли с десантом на броне, следом двигались штук пять грузовиков с пехотой, а вдалеке, заметно отставая, месили грязь пешие колонны. Возле поселка, вернее, кучки полусгоревших домов, нас встретили огнем. Стреляли издалека, но снаряды и пули сыпали густо. Десант спрыгнул на землю. Загорелся один из «Студебеккеров», остальные попрятались в ложбинах или дали задний ход. Отсеивая пехоту, ударила минометная батарея.
В тот день комбат Петр Назарович Плотник временно исполнял обязанности командира танкового полка Третьякова, контуженного снарядом. Старшего лейтенанта Хлынова тоже временно поставили командовать вторым батальоном. После короткого совещания были внесены коррективы в план наступления. Пригнали пару «тридцатьчетверок» из резерва. Второму батальону, в количестве четырнадцати машин, было приказано взять на броню десант, на скорости обойти поселок и нанести удар с правого фланга.
Хлынов, с которым после гибели двух моих экипажей отношения складывались натянутые, не стал назначать нового командира первой роты, продолжал возглавлять ее сам, одновременно руководя батальоном. Не думаю, что он сделал правильный шаг. Командиры двух взводов были из молодняка, а меня он не хотел ставить во главе роты даже временно. В принципе это было его право, и я воспринял решение без всяких амбиций. Тем более бои за Киев шли ожесточенные.
Батальон сделал приличный крюк и натолкнулся на железнодорожную насыпь. Хлынов, командир второй танковой роты и лейтенант-десантник полезли на насыпь. Хотели осмотреться. Машины стояли, готовые их прикрыть орудийным огнем, хотя толком через насыпь мы ничего не видели. Лейтенант-десантник немного приподнялся и свалился на рельсы. Сразу же над головами засвистели с
Пришлось срочно двигаться дальше. Раненного в бок лейтенанта и двух десантников, получивших несколько мелких осколков, погрузили на мотоцикл и отправили в тыл. Миновали зону обстрела, продвинулись еще километра два. Насыпь поворачивала влево. Как ни крути, а через нее надо было переваливать или искать переезд, который наверняка заминирован или прикрыт артиллерией. Любой вариант сулил нам потерю внезапности. Крутая, довольно высокая насыпь, к тому же раскисшая от дождей, вряд ли позволит перебраться через нее быстро. Особенно, учитывая неопытность некоторых механиков-водителей.
Все шесть танков нашей роты, включая машину Хлынова, проскочили. Второй роте не повезло. Одну из «тридцатьчетверок» развернуло на верхушке насыпи. Правая гусеница погрузилась в месиво земли и щебня, а левая, бешено вращаясь, выламывала из шпал щепу, которая летела мелкими и большими кусками, как из-под циркулярки. Мотор ревел на всю округу, а кончилось тем, что танк сел брюхом на рельс.
Пока механик пытался выбраться из ловушки, еще больше теряясь от ругани, сыпавшейся на него, большинство танков все же перевалили через злосчастную насыпь. На том месте, откуда батальон начал «переправу», оставалась «тридцатьчетверка» с барахлившим двигателем и застрявший на верхушке насыпи танк. Не скажу, что механики были слабые. Препятствия вроде раскисшей железнодорожной насыпи лучше все же обходить. Но для этого у нас не было времени. Хлынова без конца понукали, он торопился и нервничал.
Оставил возле насыпи командира взвода, приказав ему перетащить машины, а остальная часть батальона рванула к поселку. Вернее, к его развалинам: двухэтажному кирпичному дому без крыши, нескольким баракам и сгоревшим украинским хатам. Фланговые удары часто бывают эффективными, но обстрел, ранение командира десантной роты и эта чертова насыпь задержали нас. Фрицы успели перенацелить часть артиллерии.
Атака! Одиннадцать машин неслись по всем правилам. На скорости, описывая зигзаги и ведя огонь на ходу. От нашей стрельбы было больше шума, чем толку. Но беглый огонь одиннадцати орудий и двух десятков пулеметов все же мешал немецким пушкарям целиться. Часть пути мы преодолели без потерь. А затем началось!
Прямо в лоб получила снаряд «тридцатьчетверка». Брызнул фонтан искр, но машина сумела уползти в овражек. Следом задымились и встали еще две машины. Мой танк (он же взвод) пронесся шагах в тридцати. Экипаж ближней машины успел выскочить и, пригибаясь, бежал к старым окопам.
Вскоре взорвали еще одну «тридцатьчетверку». Кумулятивный снаряд вызвал детонацию боезапаса. Танк развалился и горел огромным костром. Сколько нам оставалось еще пройти? Метров триста, не меньше. Самое подходящее расстояние для фрицевских хитрых штук вроде кумулятивных и подкалиберных снарядов. У кого-то из ребят не выдержали нервы, решил довернуть в сторону. Парень, нельзя! Не подставляй борт. Поздно. Леня Кибалка замычал, с лязгом забивая очередной снаряд в ствол.
Из переднего люка развернутого бортом и уже подбитого танка вылезал механик-водитель. Поднялся командирский люк, растопыренная рука хватала воздух. Что было дальше, я не видел. Снаряд ударил в мою командирскую башенку с такой силой, что машина на долю секунды замерла на месте. Меня и Леню Кибалку сбросило с сидений. Вася Лаборант, не иначе как с перепугу, длинной очередью выпустил целый диск Рафик, мало что соображавший после такого удара, гнал танк на полной скорости.
Я кое-как снова взобрался на свое место. До орудия, укрытого за кирпичной кладкой полуразрушенного дома, оставалось всего ничего. Крутанул колесо вертикальной наводки до упора вниз, но снаряд прошел над орудийным щитом и взорвался где-то в глубине развалин. Пулемет отстучал короткую очередь и замолк. Я надавил ногой на левое плечо механика: