Последний бой штрафника

Першанин Владимир Николаевич

На следующее утро я отправился в военкомат. Встал на учет, поболтал с помощником военкома, капитаном, с двумя нашивками за тяжелые ранения и одинокой медалью «За боевые заслуги». Он вернулся с фронта в сорок втором, с завистью поглядывал на мои ордена. Капитан прикрыл кабинет, достал бутылку, и мы с ним часок посидели, поболтали о фронтовых делах. Большая сила — фронтовое братство. Человека совсем не знал, а через час друзьями стали.

Мама объявила, что завтра вечером готовит праздничный ужин. Отцу выписали в орсовском магазине

три килограмма мяса, водки, чего-то еще по мелочам. Мне выдали денежное довольствие за четыре месяца и продуктовые талоны в магазин военторга.

Сходили вместе с мамой. У нее разбежались глаза, пока разглядывала полки с разноцветными коробками, пакетами, банками. В общем-то, обычные довоенные продукты, но мало кому доступные сейчас, когда идет война. Взяли тушенки, колбасы, крупы, сахару, пастилы, еще каких-то продуктов, три бутылки «Столичной» и пару бутылок розового портвейна. Узнав, что портвейн отпускается без ограничения, я купил еще несколько бутылок

— Ой, лучше бы крупы побольше взял, — упрекнула мама.

— Через две недели еще придем, — похвастался я, пряча в карман пачку червонцев. — Денег хватит.

Пригласил соседей, старых приятелей, ребят и девчонок из своего класса. Не забыл позвать и Лену Батурину. Я встретил ее на улице. Моя бывшая сокурсница и «боевая подруга по переписке» похорошела и повзрослела. Мы прощались, когда нам было по девятнадцать, а вскоре обоим стукнет по двадцать три. Одетая в изящную шубку, меховую шапочку, с выглядывающими светлыми локонами волос, Лена обрадованно помахала мне рукой еще издали. Обнялись, я поцеловал ее в холодную от мороза щеку:

— Ленка, ты просто красавица!

Она не стала разуверять меня и тоже сделала комплимент. Я проводил ее, поговорили об учебе. Лена заканчивала последний курс института и работала на практике в школе.

— Нравится? — спросил я.

Она пожала плечами и сказала, что я не представляю, что такое нынешние школы. Помещения забиты учениками, занимаются даже в коридорах, тетрадей и учебников не хватает. Завхоз разыскивает ненужные журналы учетов, а из старых книг вырывают титульные листы.

— Представляешь, считаем за счастье, когда из типографии привозят бракованную бумагу, режем на четвертушки и раздаем ученикам строго под отчет.

— О наших что-нибудь слышно?

— Костя Серов стал Героем Советского Союза. Представляешь? А вроде ничем не выделялся.

Я кивнул, соглашаясь с Леной, и едва не ляпнул, что меня тоже представили к Герою. Вернее, представляли. Но уже прошло столько месяцев. Мало ли кого в горячке представляют. Хорошо, если один из десяти получает Звезду.

— Про Адика Закутного ничего не слышно? Ведь ты с ним в одной части воевал.

Я ответил, что наш однокурсник пропал без вести. Мы действительно выходили с Адиком Закутным, моим товарищем, из окружения. А затем пути разошлись. В одном из сел Брянской области он встретил красивую девушку. Вроде как женился и остался в ее семье. В общем, дезертировал.

Но это была моя личная тайна, которой я ни с кем не делился. Когда вышли к своим, рядового Закутного зачислили в

списки как без вести пропавшего. Он не любил свое прежнее имя Адик (Адольф) и сменил его перед войной на Павел. Хотел быть похожим на Павла Корчагина. Только натуру не сменишь. Из окружения вышла десятая часть батальона, а Закутный всегда умел выбрать выгодный вариант.

— Игорь Волошин погиб, — грустно сказала Лена и перечислила еще несколько фамилий. — А помнишь Петю Маленького? Смешного такого мальчишку. Он в шароварах из деревни приехал. Над ним все еще смеялись.

— Над моими кирзовыми ботинками тоже смеялись, — резко отозвался я. — А Петю в сорок первом убили. Пулей с немецкого самолета. Он стрелял по ним из винтовки.

— Не злись, — Лена сжала мои руки своими маленькими ладошками в белых вязаных варежках. — Я никого не хотела обидеть. Господи, мы же были тогда детьми! Мне жаль Петю и всех остальных. Дай бог, чтобы Адик уцелел, хотя вряд ли. Три с половиной года прошло.

— Такие, как Адик, может, и выжили. Они это умеют.

— Ты что-то про него знаешь?

— Ничего я не знаю! Хватит об этом. Завтра мы собираемся отметить мой приезд. Приходи часам к пяти.

— Конечно, приду.

Чего скрывать? Лена сразу произвела на меня впечатление как женщина. К тому же свободная, разведенная с прежним мужем. Сейчас я постоянно думал о ней. Наши отношения строились долго и запутанно. Легкий флирт в институте, затем стал получать на фронте от нее письма. Потом Лена вышла замуж, развелась. И вот эта встреча. Ладно, как будет, так и будет.

Вечер прошел весело. За меня поднимали тосты, называли героем. Я танцевал с Леной, другими девушками. В компании был мой приятель Женя Харламов. Когда выходили курить, он коротко рассказал свою историю, типичную для многих фронтовиков. Окончил пехотное училище в Горьком. Через три недели после прибытия на фронт был ранен осколком в ступню. Началось осложнение, сначала отрезали ступню, потом еще две операции. Половину голени ампутировали.

— Какие планы были! — закуривая очередную папиросу, возбужденно говорил Харламов. — Училище на «отлично» закончил, присвоили сразу «лейтенанта». Из всего выпуска лишь три человека «лейтенанта» получили. Предлагали преподавателем остаться. Отказался. Как же, героем хотел стать, комбатом! А получился обрубок.

Он хлопнул по военным бриджам, заколотым возле колена на булавку.

— Восемь месяцев по госпиталям мыкался. А поселок, под которым меня ранили, называется Мокрое. Не Орел, не Курск, а какое-то засранное Мокрое.

Харламов слишком возбудился, и я перебил его:

— Ты не истерику собираешься устроить? Подумаешь, полноги он потерял. А такого не успел повидать, когда из роты после атаки два танка из десяти остаются? Если время есть, дождешься, пока танк остынет, и отскребаешь лопатой от брони сгоревшие останки. Разложишь их в четыре шинели, добавишь для веса обгорелые сапоги или золы. Так и зарывали.

— Извини, — оправдывался Женя. — Понимаю, ты всю войну прошел, а меня через неделю стукнули. Я ни одного немца не успел застрелить.