Последний бой
Шрифт:
— Туда мы не пойдем сегодня. Только до «гостиницы», временую базу так называют. Там отдохнем пару денечков.
— Ну а поезд все-таки подкараулили? — поинтересовался я.
— А то как же. Эшелон с танками. Вперед, товарищи. А то нам еще топать да топать... Кувырнули мы его, эшелон-то.
Сказал буднично, просто и засмеялся молодым дерзким смешком.
К месту дневки пришли на рассвете. На последних километрах мне почему-то было больно держать левой рукой посох. Только позже я узнал, что между мизинцем и безымянным
Временная база, в шутку прозванная партизанской гостиницей, оказалась в лесу, в районе Перховских дач. Здесь стояло свыше десятка шалашей, покрытых еловым лапником. Место было обжитым и по-своему благоустроенным — в виде сибирской таежной заимки. Около свежего кострища заготовлена кучка сухих дров. Тут же на суку висел чем-то набитый холщовый мешок. Федя снял его, посмотрел и обрадованно проговорил:
— Порядок! Хлеб, соль и даже лавровый лист. Молодцы кочубеевцы.
Кто такие кочубеевцы, я тогда еще не знал. Федя Цыганков подвел меня к небольшому двухместному шалашу:
— Вот вам персональная хата. Ложитесь и отдыхайте. Последние версты всегда немерены... видел, как тяжело вам было. С этого дня мы с Виктором Балашовым, вашим земляком, берем над вами шефство. Если что будет нужно, обращайтесь ко мне или к нему. Все устроим, как полагается. Есть у нас начальник санитарной части, Маринка, не девушка, а золото. Но она сейчас в столице.
— А где отряд, если не секрет?
— Пошел принимать самолеты. Спецгруз для отряда. Сегодня вечером должен прибыть сюда. Переднюем — и дальше.
— Отряд подвижный?
— На месте не сидит... Столица отсюда километрах в сорока. Это, можно сказать, наш, советский, район. Весь народ там свойский, горой за партизан. Предупреждает нас загодя, если каратели вздумают наступать. Мы их встречаем как надо — стреляем из засад, а потом в глубину леса уходим... Пока они очухаются, мы уже совсем в другом месте. Гитлеровский гарнизон щелканем, на шоссе машины пожжем — и к себе в столицу. Так и живем. Может, уснете? Как баранина поспеет, разбудим.
Спать мне не хотелось. Слушая его рассказ, я еще никак не мог поверить, что нахожусь у своих и что это не сон. Радость была настолько сильной, что я почувствовал себя будто возрожденным из кошмарного небытия.
— Значит, на железную дорогу вы ходите из своей столицы?
— Не мы одни. Тут и гришинцы, кочубеевцы, волковцы, демидовцы.
— И куда идут больше?
— На Витебку. За Днепр.
— А там что, нет партизан?
— В этом районе, где мы были, нет. Туда противник подтягивает крупные свои части, строит укрепления.
— Но ведь именно туда переправились наши группы.
—
Он долго молчал, словно прислушиваясь к голосам товарищей, к треску сучьев, к стуку топора, к веселому у костра смеху Кати.
— Должен вас огорчить. Одну группу, кажется, захватили каратели.
— Где? Когда? Какая группа?
— Какая — не знаю. Солоха их отговаривала, а они не послушались. Наверное, харчи кончились, зашли в деревню, обстановки не знали, безоружные, ну и напоролись.
— И что с ними?
— Говорят, убили, в сарае.
Шалаш мне показался тесным и душным, пришлось расстегнуть воротник гимнастерки.
— Вижу, зря сказал. Не уснете теперь...
— У вас точные сведения?
— Сообщил наш человек, а там не знаю... Может быть, перепутал...
После того как Федя ушел к костру, я пытался уснуть, но не мог. Из головы не выходили погибшие товарищи. Безмерная грусть охватила меня, но усталость вскоре взяла свое, и я крепко заснул, помня, что не надо вскакивать, прислушиваться, идти проверять посты, как это было в последние ночи.
Когда проснулся, шалаш был наполнен свежим, лечебным запахом хвои, смешанным с дымком костра.
Подошел Володя и позвал завтракать. Около разостланной плащ-палатки стоял наполненный мясом чугун, исходивший паром, лежали большие ломти ржаного хлеба. Я взял небольшое ребрышко, а к другому ничему и не притронулся. Голодный психоз прошел. Я был дома. Вернувшись к шалашу, снова крепко уснул. Наверное, проспал бы весь день и ночь прихватил, да разбудил громкий разговор. Видимо, большая группа людей с шутками и смехом занимала шалаши, гремя снаряжением и оружием.
— Ну, где он тут, кавалерист-то?— услышал я молодой сильный голос с явным татарским акцентом и понял, что это командир отряда Александр Бикбаев.
— Здесь, здесь!— ответил я по-татарски и придвинулся к отверстию шалаша.
— Оказывается, он и татарский язык знает, а?— Смуглый, темнобровый парень, пожав мне руку, обратился к стоящему рядом высокому светловолосому военному в выгоревшей хлопчатобумажной гимнастерке, опоясанной полевыми ремнями с кобурой на боку.
— Комиссар Николай Цирбунов.— Протягивая ему ладонь, я хотел было встать, но он остановил меня:— Отдыхайте, отдыхайте!— и присел у входа.
— Татарский язык откуда знаешь?— Бикбаев сел напротив комиссара. Сложил ноги калачиком, небрежно кинул на колени трофейный парабеллум.
Я ответил, что родился и вырос под Оренбургом, в станице Ильинской, где жило много татар. После рассказа обо всем, что со мной приключилось, Бикбаев сказал:
— Очень жаль, друг, что нет у нас кавалерийского полка! Эх, мы бы тут с тобой наделали делов! Как ты думаешь, комиссар?
— Думаю, Саша, надо собрать людей. Я хочу провести политинформацию.