Последний час надежды
Шрифт:
Но всё тихо. И воздух, свежий и пьянящий.
— Где она? — тихо спросила София, оглядываясь по сторонам.
— А это важно, Софи?
— Я боюсь, что она бросит меня где-нибудь здесь, — София потянула меня за руку, заставила остановиться. — Там, у меня дома… как сказка. Всё настоящее, Брюс. Но ведь так не бывает! Не может быть!
«Если я услышу эти слова снова…»
— Это она так говорила?
Софи, она всё понимает. Она никого не бросит.
— Откуда…
Я негромко повторил слова Ники там, в трактире, прежде чем она отправила
София долго смотрела мне в глаза, затем сжала ладонь, сильно — и отпустила. Мы пошли дальше, она смотрела вокруг, не произнося ни слова.
На стук никто не ответил. Дверь в заборе была заперта, но я всё ещё помнил, под каким камнем лежит ключ. И ключ нашёлся. София смотрела на то, как я открываю дверь, и схватила меня за руку, прежде чем я успел шагнуть внутрь.
Слабое, радостное поскуливание. Я глазам не верил — Бандит, он уже в то время был старый и слепой на один глаз. Но слепой или нет, а службу нёс исправно.
Старик, — я потрепал его за шею, почесал за ухом. Пёс вилял всем собой, цепь позвякивала. София улыбнулась, подошла ближе. Бандит потёрся и об неё, припал к дорожке, глядя на нас правым, здоровым, глазом, часто дышал сквозь приоткрытую пасть.
— Бандит, это Софи. Софи, это Бандит, — я снова потрепал пса за загривок. Наш верный сторож. Идём, Софи. Мы вернёмся! — Бандит уже начал поскуливать и обижаться, что его бросают. Только на меня он обижался, только мне на это и жаловался.
— Совсем старый, — тихонько заметила Софи, опустившись на корточки. — Мы ещё вернёмся, не плачь.
Дверь не заперта. Да здесь и не запирали двери, лихого человека вся живность чуяла за версту.
Я приоткрыл дверь — голоса. Мамин, папин и мой. Мне тогда было чуть больше четырёх. Я прижал палец к губам — София улыбнулась, кивнула. Запахи накатили — домашние запахи, давно вроде бы забытые, но вернувшиеся из небытия.
Отец что-то рассказывает о своей работе. Я тихонько приоткрыл дверь, ещё не понимая, что я им скажу и как представлюсь. Я успел увидеть их троих — отец на стуле, я сам, упорно дёргающий его за рукав и мама — как она успела состариться с тех пор…
И пусто. Были люди — и нет.
София вздрогнула.
— Ты их заметила? — в горле пересохло. — Ты видела их, Софи?
Она кивнула. Мы долго не решались сделать шаг, наконец, сделали — ощущение jam visum окрашивало всё в радужные цвета сновидения. Но ведь это настоящее. Это есть — пусть даже происходит что-то странное и люди исчезают на глазах.
Деревянная дудочка. Отец смастерил мне её. А потом она упала под колесо автомобиля, когда мы переезжали. Лежит на полу, в углу — куда я её бросил, видимо. Я наклонился, поднял дудочку.
Как такое может быть? Опять вопросы, Брюс.
— Идём, — я прикоснулся к плечу Софи. Она смотрела на фотографию — отец с матерью, я у неё на руках, совсем ещё младенец. — Идём, Софи. Я не хочу мешать им.
Она кивнула, и мы тихонько, словно опасаясь потревожить чей-то сон, вышли вон. Едва мы прикрыли за собой дверь в прихожую, голоса вернулись снова.
— У тебя был такой же голос, — шепнула она.
Во дворе я отвязал Бандита, дал ему ломоть хлеба — пёс всегда любил хлеб, все над этим потешались. Мы пошли далее втроём. Бандит носился, взрывая когтями листву под ногами, но почти не лаял — так, пару раз, от чувств.
…Мы сидели на берегу речушки. Бандит шумно возился неподалёку, иногда прибегал и клал мокрую довольную морду то мне на колени, то Софии.
— Перепачкал тебя, — заметил я с досадой. — Бандит, фу! Не приставай!
— Пусть пристаёт, — София схватила его за ошейник. — Пусть радуется, Брюс.
Мы сидели и ждали. Молча. Мы знали, чего ждём — восхода солнца. Всё случалось на восходе солнца. София крепче сжала мою ладонь, когда нестерпимо яркая полоска обожгла горизонт. По глазам ударило ярким, жгучим светом…
Брюс, Галлия, ночь
И я был один. Я уже сбился со счёта, сколько всего ночей успело пройти. Мы были то вместе, то с кем-то вдвоём. А теперь я один. Я прислушался к чувствам — удивился, что меня совершенно не трогает мысль, что Софи и Ники могут сейчас быть вместе. Я боюсь темноты, призналась София едва слышно, только не говори никому. Кому бы я мог сказать, даже если бы захотел? Она просто сидит с тобой? Да, сидит, поёт мне колыбельную. Как бабушка. Софи смотрела в лицо, и я чувствовал, ожидает усмешки, чего-то ещё неприятного. Не дождалась. Прости, София. Я знаю, что ты подумал, — и она прыснула, рассмеялась, у неё это получалось очень мило. Вы мужчины только об одном и думаете. Нет, иногда о двух…
Это был Ле-Тесс. Только здесь не было «Бриллиантов Деверо», не было ещё комиссара Лакруа, сидит себе в провинции и перебирает бумажки, счастливый и недовольный одновременно. Зато в кармане водились кое-какие деньги, и костюм поношенный, но приличный, и заведений вокруг — не счесть. Я пил и не пьянел. Пел хором с незнакомыми людьми, пару раз рискнул сыграть в бильярд — и неплохо сыграл, без обмана, без «поправок». Пару раз подрался. Старая добрая драка, когда, наградив друг друга, как следует, тумаками, потом садятся и мирятся — за добрым бокалом. Не думал, что я умею драться, когда научился?
В детстве мечтал вот так пойти, и сорить деньгами, чтобы все видели — сын ювелира, может себе позволить что угодно.
Праздничная ночь длилась и длилась. Но рассвет наступил и, наверное, мы все подумали — пора.
Брюс, отель «Мажестик», 2 июля 2010 года, 23:55
Мы все осматривались и прислушивались к самим себе. Точнее, мы с Софией. Ники сидела у самой двери, молчала, прикрыв глаза, и тихо улыбалась. София посмотрела на перепачканный в иле и грязи подол, рассмеялась. Я тоже нашёл шерсть Бандита на брюках, в кармане — дудочку. София широко раскрыла глаза, когда увидела её.