Последний дар утраченного рая. Поэты русской эмиграции 1920–1940-х годов

Смирнова Оксана

«У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…»

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.Как горько было сердцу молодому,Когда я уходил с отцовского двора,Сказать прости родному дому!У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.Как бьется сердце, горестно и громко,Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный домС своей уж ветхою котомкой!1922

Лидия Бердяева

(1874–1945)

Сон

Мне снилась русская зима,Сугробы снега в переулках.Полозьев хруст морозно-гулкий,Москва, укутанная в снег.И

я иду и вспоминаюБылые зимы, былые дни,А хлопья снега завеваютМои шаги… Вот Кремль! Вот башни вековые,Часовни Иверской уж нет, Но золотом развалины сияют.Вся в золотом снегу,Иду и вижу:Косматая клячонка, сани,Ванька в шапке меховойКнутом мне машет:«Барыня? А, барыня!Садись! Куда везти велишь?»Куда? Пока – в Париж!Сентябрь 1939

Встреча

Месяц рогатыйНад хатой горбатойОбгорелой, осиротелой.Воет у хатыПес бесприютный,Осиротелый…Слышит месяц рогатый:«Вставайте, родные! Вставайте!Сына, солдата встречайте!В жарком бою убитого,В поле зарытого».Видит месяц рогатый:Один за другимВыходят из хатыВстречать солдата.Скрылся за гору месяц рогатый.Воет, воет у хатыПес бесприютный,Лохматый…Ноябрь 1943

Георгий Голохвастов

(1881–1963)

Свеча

Благой со строгими глазамиТемнеет Спас: благая Русь.Я вновь в былом… Опять молюсьЯ пред родными образами.Молитвы детские шепча…О чем же крупными слезамиТак плачет белая свеча?(Из сборника «Полусонеты», 1931)

Вьюга

Всю ночь мело. Бил ветер ставнейИ жутко плакал у окна…И, одинокая, без снаДуша томилась болью давней,Молясь все ярче, все страстней,Чтоб эта вьюга замела в нейИ самый след минувших дней.(Из сборника «Полусонеты», 1931)

«Всем жизнь моя была богата…»

Всем жизнь моя была богата:Любовью, песней и вином, —Так пусть же вечер за окном!Полны живого ароматаБылые сны, и их красуС собой, под грустный блеск заката,Я в сон последний унесу.1929

Владислав Ходасевич

(1886–1939)

«Я родился в Москве. Я дыма…»

Я родился в Москве. Я дымаНад польской кровлей не видал,И ладанки с землей родимойМне мой отец не завещал.России – пасынок, а Польше —Не знаю сам, кто Польше я.Но: восемь томиков, не больше, —И в них вся родина моя.Вам – под ярмо ль подставить выюИль жить в изгнании, в тоске.А я с собой свою РоссиюВ дорожном уношу мешке.Вам нужен прах отчизны грубый,А я где б ни был – шепчут мнеАрапские святые губыО небывалой стороне.23 апреля 1923

Берлинское

Что ж? От озноба и простуды —Горячий грог или коньяк.Здесь

музыка, и звон посуды,И лиловатый полумрак.А там, за толстым и огромнымОтполированным стеклом,Как бы в аквариуме темном,В аквариуме голубом —Многоочитые трамваиПлывут между подводных лип,Как электрические стаиСветящихся ленивых рыб.И там, скользя в ночную гнилость,На толще чуждого стеклаВ вагонных окнах отразиласьПоверхность моего стола, —И, проникая в жизнь чужую,Вдруг с отвращеньем узнаюОтрубленную, неживую,Ночную голову мою.14–24 сентября 1922

Перед зеркалом

Я, я, я. Что за дикое слово?Неужели вон тот – это я?Разве мама любила такого,Желто-серого, полуседогоИ всезнающего, как змея?Разве мальчик, в Останкине летомТанцевавший на дачных балах, —Это я, тот, кто каждым ответомЖелторотым внушает поэтамОтвращение, злобу и страх?Разве тот, что в полночные спорыВсю мальчишечью вкладывал прыть, —Это я, тот же самый, которыйНа трагические разговорыНаучился молчать и шутить?Впрочем – так и всегда на срединеРокового земного пути:От ничтожной причины – к причине,А глядишь – заплутался в пустыне,И своих же следов не найти.Да, меня не пантера прыжкамиНа парижский чердак загнала.И Вергилия нет за плечами, —Только есть одиночество – в рамеГоворящего правду стекла.18–23 июля 1924

Пробочка

Пробочка над крепким йодом!Как ты скоро перетлела!Так вот и душа незримоЖжет и разъедает тело.17 сентября 1921, Бельское Устье

«Перешагни, перескочи…»

Перешагни, перескочи,Перелети, пере- что хочешь —Но вырвись: камнем из пращи,Звездой, сорвавшейся в ночи…Сам затерял – теперь ищи…Бог знает, что себе бормочешь,Ища пенсне или ключи.Весна 1921, 11 января 1922

Петр Потемкин

(1886–1926)

Переход

2

Тропинка тоненькой веревкойМостится с кручи в глубину.Одна ошибка – шаг неловкий, —И приведет она ко дну.Но в ней спасенье. Иди же. Ну!Ты впереди с ребенком нашим,Я позади, как вьючный мул.От горьких чаш все к горшим чашамНас в эту бездну окунулКонтрабандистский караул.Ты помнишь вишенье и камни,И зыбкий мостик чрез ручей?Сказала все твоя рука мнеВ тот миг кончавшихся страстей,Где человек уже ничей.Еще усилие – и берег,Еще последний вздох – и лед!И сердце верит и не верит,И ждет, и уж давно не ждет…А вдруг она с ним не дойдет?И страшно тем, что нету страха —Все ужасом в душе сожгло.Пусть вместо лодки будет плаха,На ней топор, а не весло —Ах, только бы перегребло!И вот он, Днестр, закрытый в кручи,Как ход огромного крота,И первый лед, сырой, тягучий,И ветра из-за каждого кустаВсешелестящие уста.И лодки нет! И нет надежды,И я один! И ты одна!Но тихо открывает веждыРебенок, вспрянувший от сна…Нет, мы перебежим, жена!