Последний довод королей
Шрифт:
Когда начался второй тур танца и зазвучали другие инструменты, Джезаль осознал, что рядом с Терезой он — неуклюжий увалень, хуже, чем рядом с Бремером дан Горстом. Тереза сохраняла такую безукоризненную осанку, что легко удержала бы на голове бокал с вином, не пролив ни капли. Музыка играла все громче, быстрее, самоувереннее, а вместе с ней и королева двигалась все стремительнее и раскованнее. Она так слилась с музыкой, словно дирижировала оркестрантами при помощи своих вытянутых рук. Джезаль попытался вести, но она ловко увернулась. Она делала обманные движения, кружила, так
Музыка играла все быстрее, оркестранты рвали струны с яростной сосредоточенностью. Джезаль предпринял тщетную попытку поймать Терезу, но она увернулась, ослепив его блестящим ворохом взметнувшихся юбок, так что ему оставалось следовать за ней. Она едва не оконфузила его, убрав ногу раньше, чем он это заметил, потом резко подняла голову и чуть не проколола ему глаз короной. Знатные мужи Союза созерцали все это в восторженном молчании. Сам Джезаль тоже чувствовал себя ошеломленным зрителем. Все, что он мог, это изо всех сил сохранять остатки достоинства, чтобы не показаться полным дураком.
Наконец темп музыки снова замедлился, и Джезаль испытал то ли облегчение, то ли разочарование, когда Тереза протянула ему свою руку, словно подарила редкостное сокровище. Он принял ее, и они начали кружиться, постепенно сближаясь. Когда инструменты играли последний рефрен, Тереза прижалась спиной к его груди. Они поворачивались тихо, медленно, и он вдыхал аромат ее волос. На последней длинной ноте она отклонилась назад, и Джезаль бережно отпустил ее. Шея Терезы выгнулась, голова склонилась, изысканно сделанная корона почти коснулась пола. Наступила тишина.
Комната взорвалась восторженными аплодисментами, но Джезаль почти не слышал их. Он в полном изумлении смотрел на свою жену. Легкий румянец окрасил ее щеки, губы слегка раскрылись, открыв взору безупречные зубы; очертания подбородка, линия шеи и тонкие ключицы были скрыты тенью и окружены переливами бриллиантов. Ее грудь надменно вздымалась и опускалась, стянутая лифом; легкий, чарующий, едва различимый запах пота поднимался от ложбинки между грудями. Джезаль не отказался бы угнездиться в этом уютном местечке… Он моргнул, у него перехватило дыхание.
— Вашему величеству понравилось? — прошептала Тереза.
— Что? О… конечно. — Он поддержал ее, когда она выпрямилась, в то время как аплодисменты продолжались. — Вы танцуете превосходно.
— Ваше величество, вы слишком добры, — ответила она, едва заметно улыбаясь.
Но все-таки она улыбалась.
Он ответил ей тупой широкой улыбкой. Его страх и смущение после одного-единственного танца незаметно превратились в приятное волнение. Он удостоился мимолетной вспышки, прорвавшейся из-под ледяного панциря, и ему стало ясно: его королева была женщиной редкой, огненной страстности. Эту скрытую сторону ее натуры он теперь жаждал изучить. Жаждал настолько откровенно, что ему пришлось отвести глаза и взглянуть в сторону. Джезаль отчаянно пытался подумать о чем-то ином, чтобы из-за напряжения в паху не опозориться перед гостями.
Вид Байяза, усмехавшегося в углу, был как раз кстати. Холодная
Глокта оставил Арди напиваться в ее гостиной. Сам он пребывал в весьма пасмурном настроении.
«Слишком мрачно даже для меня. Нет ничего лучше общества тех, кто страдает еще сильнее, чем ты. Однако как только ты расстаешься с их страданием, твое собственное давит на тебя вдвойне, холодное и неумолимое».
Он с причмокиванием втянул в себя еще пол-ложки супа и сморщился, заставляя себя проглотить пересоленную жижу.
«Интересно, как проводит сейчас время король Джезаль? Окруженный всеобщим восхищением, обжирается изысканными блюда ми в изысканной компании?»
Глокта положил ложку в тарелку. Его левый глаз задергался, он сморщился, когда болевая судорога пронзила его спину и дошла до ноги.
«Восемь лет прошло с тех пор, как гурки отпустили меня, а я все еще пленник и всегда им буду. Заключенный в камере собственного изуродованного тела».
Дверь, скрипнув, открылась, и Барнам прошаркал в комнату, что бы забрать тарелку. Глокта перевел взгляд с подрагивавшей суповой жижи на подрагивавшего дряхлого старца.
«Отличная пища, отличная компания».
Он бы рассмеялся, если бы разбитые губы его послушались.
— Вы закончили, сэр? — спросил слуга.
— Можно сказать.
«Сколько я ни тужился, не смог достать из собственного зада средство для уничтожения Байяза. Его преосвященство, конечно, будет недоволен. Сколько еще недовольства ему понадобится, чтобы его терпение лопнуло? Но, что же делать?»
Барнам вынес тарелку из комнаты, дверь за ним закрылась, и Глокта остался наедине со своей болью.
«Что я сделал, чтобы заслужить это? И что сделал Луфар? Ведь он точно такой же, каким был я. Высокомерный, тщеславный, дьявольски самолюбивый. Чем он лучше прочих? Почему жизнь так жестока ко мне и так щедра к нему?»
Но Глокта знал ответ.
«По той же самой причине невинный Сепп дан Тойфель чахнет в Инглии с обрубленными пальцами. По той же самой причине преданный генерал Виссбрук погиб в Дагоске, а предательница магистр Эйдер жива. По той же самой причине Тулкис, посланник гурков, был разделан, как туша животного, перед ревущей толпой за преступление, которого не совершал».
Он прикоснулся воспаленным языком к нескольким оставшимся в наличии зубам.
«Потому что жизнь несправедлива».
Джезаль горделиво шествовал по коридору, точно во сне, но это уже был не страшный сон, как утром. Его голова кружилась от восхвалений, аплодисментов, поздравлений. Его тело пылало от танца, вина и нарастающего вожделения. Теперь, когда Тереза была рядом, он впервые за свое короткое царствование чувствовал себя королем. Драгоценные камни, золото, шелк, вышивка, бледная гладкая кожа — все сверкало, возбуждая воображение, в мягком свете свечей. Вечер в итоге прошел восхитительно, а ночь обещала стать еще лучше. Со стороны Тереза казалась твердой, как алмаз, но Джезаль держал ее в своих объятиях и теперь понимал лучше.