Последний дракон
Шрифт:
— Да! Да! Я поняла это!
— Нужно ли тебе услышать это снова?
Она покачала головой:
— Ты говорил это при жизни. Лучше мне вспоминать это, чем слушать о сновидениях от мечтателя, который, быть может, вообще не существует. — Она повернулась ко мне. — Хорошо, Дина! Если твоя мать и призрак могут помочь тебе, позволь нам начать! Что нам делать?
— Я хочу, чтоб им приснился сон! — молвила я. — И хочу, чтоб им приснилась ты.
Война Пробуждающей
Я подняла флейту. Я, стоя посредине меж двумя мирами, играла, как в ущелье меж укрытыми снегом горными склонами, и здесь, в Стране Призраков, где звуки, сверкая среди серых стен, освещали их. Звуки флейты лились, словно плетя паутину, между скалами, тянули за собой невидимую нить. Они ткали, сплетаясь и прокладывая себе путь сквозь туманы Страны Призраков, в мире, где не было места бодрствующим и живущим. И звуки соткали сон.
Сон не из сладких. Это был сон, который хочется забыть, но сделать это невозможно. Никогда. Потому что не можешь забыть глаза своей матери, если хотя бы один раз заглянул в них. И ты не забудешь то, что она заставила тебя вспомнить.
Глянь-ка на меня!
Эти слова звучали негромко, но все слышали их в своем сне. А никто не может скрыться от своих собственных снов. Звуки флейты настигали людей, и взгляд моей матери находил их, как бы они ни пытались бежать. А глаза Пробуждающей Совесть — зеркало беспощадное.
Некоторые громко жаловались во сне. Другие кричали. Большая часть плакала, потому что уже шла жестокая война. И на этой войне случилось многое, что они охотно забыли бы.
— Я делал лишь то, что мне велели!
— Я думал, у нее есть нож. Верил в это!
Глянь-ка на меня!
— Я не ведал, что творю!
— И другие поступали точно так же! Не я этого желал!
— Он был еще хуже меня!
— Они не такие, как мы. Не люди, как мы!
Глянь-ка на меня!
Ничего другого, куда можно было бы взглянуть, не было, ничего другого, чего можно было бы избежать. Мало-помалу хор просящих прощения стих. А совесть набирала силу. Сильнее всего она мучила драконью рать, где ее так долго изгоняли. Там было от чего мучиться проснувшейся совести. Но и кланы были неспокойны. Скайа, и Лаклан, и Кенси. Там тоже были люди, кого охватил гнев, кто пытался уйти от воспоминаний, но глаза Пробуждающей Совесть не позволяли им освободиться.
Вспомни это. И не повторяй этого вновь!
Ведь если не вспомнить своих черных дел, как удержаться от них? Как сделать так, чтобы этого не случилось вновь?
Я опустила флейту. Приступ и укол тоски… и внезапно я поняла, что никогда больше не стану на ней играть. На других флейтах еще может быть, но не на этой. Она слишком многое могла. Она слишком многое знала.Мне
— Теперь они станут бояться меня еще больше, — тихо и скорбно сказала мама. — И тебя тоже.
Я кивнула:
— Я хорошо это знаю. Но пока есть хоть кто-нибудь, кто знает, что я всего-навсего девочка, жить можно!
Моя мать окинула меня быстрым острым взглядом.
— Ты встретила такого человека? — спросила она. — Того, кто знает это?
Как можно находиться меж сияющими серыми туманами в Стране Призраков за спиной бодрствующего мира, когда тебе всего тринадцать лет и лицо у тебя краснеет неудержимо? Значит, можно.
Я открыла глаза. Утро. Повсюду дневной свет.
Тано смотрел на меня.
— Ты вернулась? — осторожно спросил он.
— Да!
Голос у меня был такой хриплый, что я сама не могла разобрать слов.
— Это ты играла? — осторожно спросил он. — Звучало так, будто ты сама, но ведь ты… ты лежала там?
Я кивнула:
— Это была я.
— Я не заснул, — сказал он, — хотя флейта баюкала меня.
— Вообще-то сопротивляться сну нелегко.
— Если б я заснул, я не мог бы караулить тебя. И все равно, хоть я не спал, я все-таки видел ее.
— Мою мать?
— Да. Это… это, должно быть, была она. Ее глаза схожи с твоими.
— Это было неприятно?
— Это было не очень-то весело. Ведь есть кое-какие дела, которые хотелось бы позабыть.
— Жаль. Но это было необходимо всем. Иначе кое-кого, быть может, настигла бы месть.
— Ты имеешь в виду месть драконьей рати?
— Да! И если я сделала то, что хотела, то в драконьей рати не много найдется таких, кто сможет сопротивляться.
То было потрясающее зрелище. Оружие валялось грудами и поодиночке. На снегу сидели мужчины, закрыв лицо руками, и плакали. Другие в тревоге блуждали вокруг и больше напоминали привидения, чем людей. Некоторые, впрочем немногие, собрались назад, в Низовье, в свои дома в долине. Однако же большинство людей только стояли, глядя ввысь, и, похоже, не могли взять в толк, что им теперь делать.
— Нико?
Он стоял чуть выше на горном склоне и вглядывался в долину.
— Они бегут врассыпную, — произнес он.
— Ты ведь сам сказал. То была война, да такая, что ее не кончить оружием.
— Да! Я это говорил, но я все же не представлял себе, что ты, Дина, и твоя мать перевернули мир этой ночью. Все стало другим.
— Я вижу!
А он вообще старался не смотреть на меня. Он держался поодаль… Неужели он теперь боялся прикоснуться ко мне?
Я ужасно устала. Иначе я, пожалуй, не произнесла бы этих слов:
— Нико, я не ядовита!
Он хорошо знал, о чем я. Но сегодня мне не удастся выплакаться в его объятиях.