Последний Эйджевуд
Шрифт:
Второй американец прервал разговорчивого Боба.
— Нужно собрать своих, — напомнил он. — Держись, Боб!
Сказав это, он ловко вскочил Бобу на плечи и, приложив ладони к губам, крикнул зычным голосом, перекрывая шум толпы:
— Алло! Красные, давайте сюда!
Неуклюжий Сим побледнел и потянул его за ногу:
— Что вы делаете, товарищ? Нас же могут узнать. Нам следует соблюдать конспирацию. Разве так можно?
— Вы в Америке, — коротко ответил тот, дернув ногой. — Пустите, товарищ, мою ногу, вам нечего бояться, — и он снова повторил свой призыв.
Вокруг
На другом конце площади раздались звуки патриотического гимна. Звуки доносились с крыши многоэтажного дома, где под сенью национальных флагов устроился военный оркестр. Из толпы послышались протестующие и возмущенные возгласы. Долговязый Боб затянул «Интернационал». Через минуту на площади мощно зазвучал старый рабочий гимн. Отсюда он покатился в соседние улицы, с улиц в переулки. Казалось, весь Нью-Йорк пел величественный гимн. Оркестра давно не было слышно. И только по красным от натуги лицам и надутым щекам музыкантов можно было догадаться, что они продолжают играть и силятся заглушить мелодию, рвущуюся из миллиона сердец.
Непобедимая пролетарская симфония еще долго раскатывалась по дальним улицам города — даже тогда, когда перед Домом профсоюзов отгремели песни и площадь замолчала.
— Если Совет профсоюзов не скажет сегодня своего последнего слова, мы сотрем Совет с лица земли вместе с его дворцом! — откашливаясь, прокричал Боб.
Глаза его блестели, грудь вздымалась. Широким взором он окидывал рабочие ряды.
— Алло! Красные, давайте сюда!
— Вы слышали эту песню? — обратился он к украинским товарищам. — Это пела рабочая Америка. Своей песней она уже проголосовала против войны. Война войне! — закончил он громким призывом к толпе.
— Война войне! — подхватили вокруг.
— Война войне! — заревела площадь.
— Война войне! — покатилось по соседним улицам.
На углу уже собрался митинг. Какой-то бритый мастеровой в рабочей одежде говорил с плеч своих товарищей.
— Будем доверять нашему Совету! — кричал он. — Мы его назначили, чтобы наши интересы соблюдались. Совет за этим следит. Что бы он ни сделал, это нам на пользу. Совету виднее.
Долговязый Боб швырнул в него камнем и попал прямо в грудь.
— Чтоб ты сдох, проклятый прихлебала! — прохрипел он.
Оратор свалился вниз. Поднялся страшный крик, послышались возмущенные крики, смех и свист.
— Ату его, ату! — кричали откуда-то.
— Бей предателей, долой большевиков! — ревела другая кучка, протискиваясь к
Полицейские с трудом наводили порядок.
Но в другом конце площади уже организовался второй митинг. Худощавая, визгливая женщина, размахивая стеком, призывала рабочих требовать у Профсовета поддержки республиканского правительства и не слушать лживых предателей-большевиков.
Владимир оглядел площадь и увидел, что на ней шумит не менее сотни мелких митингов.
— Вот чудаки, — обратился он к Бобу. — Почему все желтые говорят, что большевики не хотят войны? Мы совсем не против войны. Ведь мы понимаем, что империалистическая война ускорит в Америке и в мире социальную революцию. Только нельзя зевать, нужно постараться как можно быстрее превратить империалистическую войну в классовую, чтобы избежать лишних жертв и приблизить победу пролетариата. Мы не лезем в войну. Но когда она становится фактом, мы используем ее в своих целях.
Боб ничего не ответил Владимиру. Он уже организовал собственный митинг. Примостившись на плечах Сима, он драл горло, доказывая необходимость классовой борьбы.
— Сегодня, — кричал Боб, — решительный день! Либо войны не будет, — мы ее сорвем, — и тогда советские республики получат возможность продолжать дело социализма, а сами мы будем в подполье готовить классовую войну, либо при поддержке нашего Совета начется война. Тогда мы должны сейчас же, не мешкая, превратить ее в классовую и, сбросив наших мироедов, объединиться с русскими товарищами. Помните, товарищи, вы в первую очередь не американцы, а рабочие!
— Ну и Америка, — вздыхал Сим, придерживая на плечах ноги Боба. — Ну и идиотская страна. Белые и красные выступают рядом, а фараон стоит и глазами хлопает… Удивляюсь, почему они до сих пор цацкаются со своими богатеями…
Его размышления прервал страшный свист, рев и визг. Одни кричали «ура», другие свистели и шикали.
В конце площади закашляла автомобильная сирена. Полицейские бросились расчищать дорогу.
— Мистер Джойс, мистер Джойс!
— Товарищ Джойс, товарищ Джойс!
— Авто Джойса! — выкрикивала толпа.
Из-за угла появилось блестящее большое авто. Оно медленно ехало среди толпы, разрезая воздух визгом сирены. За ним следовала шеренга других автомобилей.
— Совет профсоюзов! Ура! Наш совет! — кричали одни.
— Профсоюзные суки, буржуазные прихвостни! — надсаживались другие.
Мистер Джойс, председатель Совета индустриальных профсоюзов Америки, спрятался в глубине своего автомобиля. Он не хотел показываться толпе. Он не был уверен в ее настроении. Но толпа узнала его роскошное авто.
Толпа мгновенно смыкалась за машиной. Рабочие бежали сзади, выкрикивая вслед:
— Профсоюзы должны сказать сегодня свое авторитетное слово! Рабочие — против войны! Совет должен заявить это парламенту!
— Ура, мистер Джойс! Стойте на страже интересов Америки! — кричали другие.
Опять где-то запели «Интернационал», а где-то еще — патриотический гимн.
Так прошло с полчаса. Мистер Джойс уже, вероятно, открыл заседание в Доме профсоюзов, но возгласы и пение все не умолкали.