Последний год
Шрифт:
— Что я говорил? Вывернулся змей! — зло и сожалеюще крикнул вдруг капитан. — Смотрите на вельбот. Не взяли Петельку! Я его по бороде и отсюда бы узнал.
От брига отвалила военная шестерка и пошла к крейсеру. И тотчас на реях брига взлетели паруса. «Сюрприз» увалился немного под ветер, и сразу же по обе стороны его острого, как бритва, форштевня взлетели седые усы. Бриг словно сорвался с места и помчался, с каждой секундой все быстрее и быстрее. В его высоко поднятом носу и в изящно наклоненных мачтах было что-то презрительное и вызывающее.
— Вся повадка пиратская, а хоро-ош! — восхищенно протянул Македон Иванович, глядя на улетающий бриг. И вдруг, подавшись через борт к Андрею, сказал тихо:
— Что ежели нам к Пинку по нашему делу постучаться? Пока будем мы в городе подходящих людей искать да негоциации [47]
47
Негоциации — переговоры.
Ответить Андрей не успел. Капитан крикнул зверобоям:
— Мочи весла, молодцы! В городе всем по штофу и на закуску рубец с горчицей!..
В Ситкинский залив байдары вошли ночью. И едва обошли Японский остров (около него разбилась когда-то японская джонка), как на передовой байдаре крикнули:
— Вспышку вижу!
На горизонте вспыхнул золотистый огонек маяка Кекур-Камня, башня замка Баранова. Он вспыхнул всего на миг, но живая теплая искра эта словно позвала измученных, перезябших людей в тепло, в уют, на долгожданный отдых А затем еще искра, еще и еще, и весла живее, нетерпеливее забили по черной ночной воде. А навстречу летели запахи и звуки города: зернистый запах каменного угля, сразу заглушивший первобытные запахи океана, уханье парового молота в арсенале, гудок парохода и визг терзаемого резцом металла.
— Город! — радостно и почтительно сказал гребец впереди Андрея. — Наш город!
«Сегодня еще наш. А завтра?» — с внезапной тоской подумал Андрей.
СТОЛИЦА АЛЯСКИ
Андрей стоял на молу из неохватных свай. Он ждал Македона Ивановича, который назначил ему здесь встречу. Но капитан почему-то задерживался.
Утром, до прихода сюда, на пристанский мол, Андрей побывал в почтовой конторе. Он справлялся, когда пойдет почта в Россию, с каким кораблем и как скоро она придет в Петербург. Ему вдруг захотелось узнать, когда Лиза получит его письмо. Почтмейстер ответил, что почта в Россию пойдет с паровым пакетботом «Бородино», на днях прибывшим из Петербурга с пассажирами и почтой. В обратный вояж, в Россию, «Бородино» уходит сразу после торжеств по случаю спуска российского флага.
— А кто же торжествовать собирается? Уж не вы ли, господин почтмейстер? — зло спросил Андрей. — Торжествовать будут только недруги России!
Почтмейстер смутился и поспешил переменить разговор.
— Не желаете ли, сударь, полюбопытствовать, кто прибыл к нам из Петербурга на «Бородине»? Мы и списочек пассажиров вывесили.
Андрей подошел было к списку, но вспомнил, что Македон Иванович, может быть, нашел уже возможность купить оружие, и не стал читать, а поспешил на свою городскую квартиру.
На квартиру он пришел вовремя, чтобы предупредить рукопашную схватку, готовую разгореться между квартирной хозяйкой, вдовой компанейского чиновника мадам Печонкиной, и Громовой Стрелой. Вождь решил, что довольно ему задыхаться в душной бараборе касяков, и приказал Айвике перетащить все их пожитки во двор. Он разжег во дворе большой костер и расположился совсем как в родном стойбище: на углях жарился лосось, а на воткнутых в землю шестах сушились его мокасины. Когда Андрей вошел во двор, мадам Печонкина, истошно вопя, тыкала Громовую Стрелу ухватом в спину, а презрительно-неподвижный анкау не отвечал женщине ни жестом, ни словом. На них смотрели державшие нейтралитет смеющаяся Айвика и тупо-равнодушная служанка Печонкиной, старая индианка-колошенка [48] . Держал нейтралитет и Молчан. Он молча смеялся, подняв губу. Андрей увел Громовую Стрелу в свой двухкомнатный флигель и взял с индейца слово, что он не будет разводить костер во вдоре. В стойбище касяков это запрещено.
48
Колоши, или колюжи — русское название индейцев-тлинкитов. Коренное население острова Баранова (Ситка).
А Македона
«Встретил я на Михайловской улице — кого бы вы думали? — самого черта, морскую гиену, сухопутную акулу, словом, Джона Пинка. Как да почему, после доложу. А пока рапортую: дело в шляпе! Я и ружья уже видел. Триста скорострельных винтовочек Снайдера. Американцы продают их после войны [49] , Пинк и ухватил три сотни. Я уже и задаток Пинку дал, отсыпал малую толику вашего золотого песка. А вы, ангелуша, не морщитесь! Полно гусарить-то, гусар голубой! Приходите лучше на мол, где кантонская джонка разгружается, туда же съедет с «Сюрприза» на шлюпке Пинк. Там договоримся окончательно и без помех… »
49
После гражданской войны Северных и Южных Штатов Америки. 1861—1865 гг.
На молу было весело и шумно. Хлопали на ветру паруса, скрипели блоки, пели матросы, чирикали по-птичьи китайцы, выгружавшие из большой джонки тюки чая в зеленоватых рогожах с таинственными иероглифами. Крепко пахло смолой, серой и канифолью, залитыми в стыке палубных досок, свежей краской и пенькой. Веселый, радостный запах дальних странствий! А на душе Андрея было мрачно и тревожно. Все в нем возмущалось от мысли, что теперь он связан одной веревкой с Пинком, с Джоном Петелькой. Ошибку сделал Македон Иванович!
Андрей посмотрел на пинковский «Сюрприз». Бриг стоял рядом с американскими мониторами, похожими на гигантские коробки из-под сардин. На передней палубе брига дымилась печь для вытапливания китового жира. Делать это на рейде русскими правилами запрещалось, но Пинк показывал, что теперь он здесь хозяин. И стлалась смрадная вонь над заливом и городом. Казалось, что от этого смрада и убегают те, кто толпился на конце мола. На свертках, узлах, сундуках сидели русские простые люди, уезжавшие из Аляски в Россию. Лодки и шаланды перевозили их на «Бородино». Андрей слышал в городе разговоры о том, что высокопоставленные путешественники «Бородина» подняли крик, когда на пакетбот начали грузить сиволапых мужиков и баб. Эта великосветская надменная челядь бросила бы простых людей и на необитаемом острове, лишь бы не лишать себя удобств. До Андрея долетел с конца мола детский плач, и он, отвернувшись от моря, стал смотреть на город.
Необыкновенный город, странный город! В своем росте и расцвете он похож на те необычного вида аляскинские папоротники, что после первого теплого дождя возникают из земли с мощью и великолепием взрыва. Он возник и расцвел за несколько десятков лет буквально на голом месте, на камнях, среди лесов, в которых совсем еще недавно разгуливали медведи и соболи, а свирепые индейцы-колоши встречали русских копьями и стрелами. Именно сюда пришло первое русское судно, бот «Святой Павел» [50] , отбившееся от Великой Северной экспедиции Беринга. Туземцев русские моряки так и не увидели, но «Святой Павел» потерял здесь таинственным образом две свои лодки с пятнадцатью матросами. Были они убиты или взяты в плен и стали рабами дикарей — тайна, не открытая до сей поры. Командир бота лейтенант Чириков вынужден был уйти, увозя в Россию… бочку американской воды. А теперь отсюда уходят морские, выстроенные здесь, пароходы, увозя в трюмах не только американскую воду, но и американскую пушнину, моржовую кость, китовый ус и жир, кожи, ценную рыбу, переработанный лес и сукно из местного сырья. Ново-архангельские лесопилки, единственные на западном побережье Америки, посылали свои доски, баланс, балки на Гавайские острова, в мексиканский порт Гваямас и в далекую Аргентину. В Средней крепости на литейном дворе гудели небольшие домны, шумело пламя в горнах, скрежетали станки. Здесь лились колокола для калифорнийских иезуитов, делались плуги для той же Калифорнии, отливались и обтачивались машинные части для верфи, где строились морские пароходы, строились до последнего винтика из своих материалов, из аляскинской руды, выплавленной на аляскинском каменном угле. И пароходы эти, ходившие на Гавайи, Филиппины, в Китай и Индию, также были первыми на западно-американском побережье.
50
Чириков на «Святом Павле» приходил к острову Ситка в 1741 г.