Последний характерник
Шрифт:
— Иван Серко, запорожский атаман.
— Серко говоришь. То есть хорт, — усмехнулся краем губ брацлавский воевода. — Матерый волчара, как я погляжу, да вот попал в медвежьи лапы, теперь не вырвешься.
Лащ угодливо засмеялся. Ивану было известно прозвище Потоцкого. Иронию он оценил, но счел за лучшее промолчать.
Между тем тот, придя в хорошее расположение духа от своей удачной шутки, продолжил:
— Вижу воин ты знатный. Где учился воинскому мастерству?
— Я с пятнадцати лет на Запорожье, — уклончиво ответил Иван.
— И в бунтах раньше участие принимал, — сурово произнес Потоцкий.
— Приходилось. —
— Ладно, что было, то прошло. Видел я тебя сегодня в бою. Лихой ты рубака. Мало кто может сравниться с тобой в сабельном искусстве. Переходи ко мне в татарскую хоругвь. Будешь сотником. А нет, велю на кол посадить, как и хотел раньше. Выбирай!
— Я запорожский казак, — гордо выпрямился Иван, — и панской милости мне не надо. Законы Сечи я не нарушу и против товарищества не пойду.
— Ты не казак, пся крев, а холоп и проклятый лайдак! — внезапно вспылил Потоцкий. Он взмахнул нагайкой, метясь в лицо Ивану, но вдруг ему на мгновение показалось, что перед ним стоит изготовившийся к прыжку огромный волк с оскаленной мордой. Брацлавский воевода в ужасе отшатнулся и крикнул:
— Завтра с утра на палю его. Да кол чтобы был повыше. Пусть его видят бунтовщики со всех концов их табора и он их тоже.
Он повернулся, намереваясь уйти к себе в палатку, но Лащ остановил его.
— Может, он до утра побудет у меня, ваша милость, охрану уж я — то ему обеспечу, — с хищным выражением на круглом обрюзгшем лице произнес он.
— Как пан пожелает, — равнодушно ответил Потоцкий, — только на кол он должен быть посажен живым и здоровым, чтобы хорошо и долго помучился.
— Непременно, ваша милость, — потирая руки заверил его Лащ, — мы с ним только потолкуем малость о том, о сем по свойски, как старинные приятели.
«Не очень — то я нуждаюсь в таком приятеле, век бы тебя не знать», — невольно подумал Серко, но Лащ уже подал знак солдатам и те повели его в расположение хоругвей коронного стражника. Сам коронный стражник вскочил на своего коня и ехал немного позади, поигрывая нагайкой. Сейчас, когда рядом не было Потоцкого, он позволил дать волю своим чувствам и грозил Ивану всеми муками ада, которые ему придется испытать этой ночью.
Но пленник его не слушал. Всю дорогу он ни о чем не думал, только жарко молился. Иван был верующим человеком, но не случайно на Руси бытовала поговорка «гром не грянет, мужик не перекрестится». Так и Серко в силу молодости о боге вспоминал от случая к случаю, но сейчас видел, что смерть его близка и спасти его может только чудо. Будь он с Лащом наедине, ничего не стоило бы прибегнуть к чарам, но здесь в сопровождении трех солдат да еще и в снующей безостановочно толпе жолнеров об этом нечего было и думать. Он погрузился в свои тягостные размышления и даже не заметил, что солдаты и Лащ обогнули стороной расположение своих хоругвей, оставшихся шагах в двухстах, и подошли к какому — то невзрачному строению, то ли заброшенному овину, то ли рыбацкой хибаре, стоявшему особняком на открытом месте.
— Ведите его внутрь, — сказал Лащ двум солдатам. — Да разденьте его там догола. А ты, — велел он третьему солдату, — отправляйся в лагерь и принеси побольше веревок. И не забудь захватить латунку горящей смолы да какой — нибудь помазок, чтоб было что в смолу макать.
Солдаты ввели Ивана в заброшенный овин, в котором еще местами лежал снопы прелой соломы. Сам же
Под воздействием холодной воды и последовавшей затем пешей прогулки, в голове у него прояснилось, а боль ему удалось упрятать усилием воли куда — то в глубину подсознания. Во всяком случае, мозг его сейчас работал в полную силу, чему способствовала и экстремальность ситуации. Поэтому войти в сознание обеих солдат и подчинить их своей воле оказалось для него делом нескольких секунд. Едва коронный стражник, замешкавшийся у входа из — за того, что привязывал коня, вошел в овин, они, выполняя мысленный приказ Серко, набросились на него, оглушили ударом эфеса сабли по голове, сунули кляп в рот и быстро раздели. Серко одел на голову его шапку и накинул на себя жупан, так как успел порядком продрогнуть. Едва третий солдат появился на пороге овина с веревками и латункой горящей смолы в руках, как Иван и его подчинил своей воле.
— А теперь, — скомандовал он солдатам, — снимите с него рубаху, свяжите руки за спиной и ноги тоже, а затем подтяните к балке.
Солдаты, действуя, словно сомнамбулы, сдернули с Лаща рубаху и связали ему ноги и руки веревкой. Один из них проворно взобрался на балку, а остальные двое, обмотав веревку вокруг туловища коронного стражника, бросили ее конец тому, что сидел на балке.
— Подтяните его повыше, а ты там наверху, завяжи веревку потуже, чтобы не сорвался, — велел Серко.
Во время этой процедуры Лащ пришел в себя. Обведя диким взглядом помещение овина, он сначала не понял, что происходит, но затем, видя стоящего внизу Ивана в своей шубе и шапке, сообразил, что каким — то чудом участь, уготованная им пленнику, досталась ему самому. Он попытался крикнуть, позвать на помощь, но кляп во рту не давал ему этого сделать и из горла коронного стражника раздавались лишь какие — то невнятные хриплые звуки.
— Так — то, ваша милость, — с сарказмом произнес Иван. — Казак татарина поймал, да сам на аркан к нему попал. Не даром в народе говорят: «не рой яму ближнему..». Хотел ты, ваша милость, медленно с наслаждением поджаривать меня здесь до утра, а видишь, как все обернулось…
Он взял помазок, окунул его в латунку с горящей смолой и, подойдя к подвешенному на балке Лащу, ткнул его в бок, подождав, пока запахло жареным мясом, а затем прижал на минуту помазок ему к лицу, сжигая усы. Лащ дико извивался, едва не теряя сознания от невыносимой боли, но сердце Ивана давно ожесточилось и не было в нем жалости к коронному стражнику, люди которого когда — то уничтожили целую деревню с мирными жителями при его попустительстве.
— За Лисянку тебя, ваша милость, казнить бы надо, — напомнил он Лащу одно из его бесчисленных бесчинств, — ну, да ладно, живи, если до утра не замерзнешь, да памятуй доброту Ивана Серко!
Он бросил помазок на земляной пол овина, затоптал его ногой и вышел наружу. Конь Лаща стоял привязанный к ручке двери овина. Иван отвязал повод, вскочил на коня, который косил на него огненным взглядом, как бы спрашивая, где хозяин. Оглядевшись по сторонам и никого поблизости не заметив, он сжал острогами бока жеребца и ускакал в чистое поле подальше от польского лагеря. Сделав крюк в десяток верст, он к утру уже был в казацком таборе, где попал в медвежьи объятия Кривоноса, не ложившегося спать всю ночь…