Последний ход
Шрифт:
Моя семья была его выигрышной стратегией в игре против меня. Последним моим шагом было признаться в чём-то, в чём угодно, только чтобы он не разыграл её.
– Сообщения. – Всё, что мне удалось сказать, прежде чем мой голос сорвался. Когда Эбнер вернулся на своё место, ложь полилась из меня лихорадочным потоком. – Я получала сообщения от Сопротивления. Не знаю, кто их писал, там не было подписей…
Он наклонился ближе, и я отпрянула, обхватив свой голый живот, глупо полагая, что этот жест защитит меня.
– И что в них говорилось? –
– Там говорилось, где забрать или оставить документы, и однажды я получила сообщение с просьбой предоставить информацию, необходимую для изготовления моих фальшивых документов, но это всё. – Я сделала паузу, чтобы выровнять дыхание, Эбнер встал. Мне следовало посмотреть, что он делает, но я была слишком потрясена, слишком беспокоилась о том, что я забуду придуманную мной же историю или позволю правде проскользнуть…
Что-то загремело и с лязгом ударилось о стол; я сразу же отпрянула назад. Наручники.
Боже правый, мой план недостаточно хорош.
Я не знала, собирался ли Эбнер заковать меня в кандалы и послать охрану за моей семьёй, или же он специально, в целях запугивания, грохнул передо мной наручниками. Я знала лишь то, что у меня не было шанса на ошибку, предательство как вариант я даже не рассматривала. Мне нужно было взять ситуацию под контроль, нужно было убедить его.
– Кто тебя завербовал?
Я сдержала всхлипы, стиснувшие горло, и выдавила ответ:
– На улице лежала записка, я подняла её и развернула. Должно быть, кто-то обронил её, поэтому в указанном месте я оставила сообщение, в котором говорила, как со мной связаться, чтобы я могла помочь.
Эбнер схватил меня за плечи в синяках и кровоподтёках и резко встряхнул – странный, судорожный стон вырвался из моего горла.
– Кто говорил тебе, что делать? Назови мне грёбаное имя.
– Я не могу. Подпись указывала, что это от Сопротивления, но там не было никаких имён.
– Куда ты несла свои документы?
– К куче булыжников в конце нашего квартала. Я прятала сертификаты под ними и там же забирала сообщения.
Когда его губы скривились в циничной усмешке, на меня обрушилась очередная волна эмоций, таких же безжалостных и болезненных, как его дубинка.
– Это правда, клянусь Богом…
Внезапный удар по щеке остановил мои причитания, едва подсохшая рана на губе вновь разошлась. Когда туман в сознании рассеялся, он притянул меня ближе.
– Перестань хныкать. И если хоть одно чёртово слово было ложью…
Я яростно замотала головой, но кроме всхлипов не смогла больше ничего из себя выдавить.
– Пожалуйста, отпустите меня и мою семью домой. – Захлебнувшись очередным потоком слёз, я даже не пыталась сказать что-то ещё. Эбнер отпустил меня.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая стуком пишущей машинки и мучительными рыданиями, которые я не могла контролировать. Плача навзрыд, как безутешный ребёнок, я вжалась лбом в колени, пытаясь подчиниться приказу
– Что ж, я рад, что ты решила сотрудничать, Мария. Жаль, что это заняло так много времени.
Всё это время я убеждала себя, что Эбнер нас не отпустит, но теперь я сделала признание, которого он так добивался. Может быть, где-то внутри этого жестокого человека оставалось милосердие. Я сморгнула слёзы и встретила его неприязненный взгляд, пока он подносил сигарету к губам.
– Я ответила на ваши вопросы, герр штурмбаннфюрер. – Мой голос показался мне чужим, прерывистым и грубым. – Вы отпустите нас домой?
Эбнер положил сигареты и спички на стол.
– Я сказал, что отпущу тебя, если ты будешь сотрудничать, так? – спросил он, и я кивнула. Затем он повернулся к охранникам и слегка опустил подбородок.
Один схватил меня за правую руку, удерживая на месте, и прижал моё левое предплечье к столу. Всё произошло очень быстро, и у меня не было времени сопротивляться, когда зажжённая сигарета коснулась моей кожи. Жгучая боль вырвала крик из моего горла, но Эбнер надавил сильнее, прежде чем отбросить окурок и взять другую сигарету, которую уже прикурил второй охранник.
– Пусть это послужит тебе уроком, Мария. – Эбнер прижал сигарету ниже первого ожога и проревел, заглушая мой крик: – Ты упрямилась несколько часов, доказывала, что тебе наплевать на моё щедрое предложение. – Он взял третью сигарету, пока я корчилась от боли. Охранник крепко прижимал меня к столу, а Эбнер продолжил пытку. – Когда ты начала вести себя хорошо, было уже слишком поздно, наша сделка была расторгнута. – Четвёртая сигарета коснулась моей кожи, я услышала, как охранник чиркнул ещё одной спичкой, и этот звук заставил меня вскрикнуть почти так же громко, как от боли, причинённой ожогами. – Ты могла бы принять моё предложение, и я бы освободил тебя и твою семью, но ты этого не сделала. – На пятой сигарете с моих губ сорвался судорожный всхлип, и Эбнер поднял на меня глаза. – Глупая девчонка.
Он поднёс сигарету ко рту, затем охранник отпустил меня.
Пять ожогов, пять красно-белых кругов воспалённой, расплавленной плоти, выстроенных идеальной линией. По одному за каждого члена моей семьи, включая меня саму.
Когда я прижимала больную руку к груди, запах собственной обожжённой плоти смешивался с вонью сигаретного дыма. Желудок сжался. Желчь, раздирая горло острыми когтями, брызнула на пол.
Охранник бросил что-то в мою сторону, я вздрогнула, но мягкий хлопок ткани о дерево возвестил о возвращении столь желанной сейчас одежды. Я схватила её и оделась настолько быстро, насколько позволило изнывающее от боли тело. Когда охранники срывали с меня рубашку, они оторвали пуговицы, но я прикрыла испорченную вещь свитером. Одевшись, я не успела вытереть кровь и влагу с лица, как грубые руки сомкнулись на моих запястьях.