Последний император

И Пу

Пожалуй, больше, чем "дело Лин Шэна", меня взволновало то, что произошло после моей встречи с Дэ Ваном.

Дэ Ван, или князь Дэ, он же Демцуклор, который по указке Японии создал Автономное военное правительство Внутренней Монголии, был монгольским князем. Когда я жил в Тяньцзине, он часто приносил мне деньги, подарил Пу Цзе породистого монгольского скакуна и всячески старался выразить мне свою преданность. На этот раз он приехал в Квантунскую армию по делам и, воспользовавшись случаем, получил разрешение от Квантунской армии приехать ко мне с визитом. Он рассказал о своих делах за прошедшие несколько лет и о том, как было образовано Автономное военное правительство, и при этом невольно высказал свое недовольство тем, что японцы во Внутренней Монголии его не уважают.

Дэ Ван говорил, что Квантунская армия сначала много ему обещала, а теперь не выполняет своего обещания. Особенно он был недоволен тем, что не может быть хозяином в каждом деле. Его слова растрогали меня, ведь мы были друзья по несчастью. Я успокоил его. На другой день советник Квантунской армии Ёсиока, атташе при императорском дворе, пришел ко мне с недовольным лицом и спросил:

— Ваше величество, о чем вы вчера разговаривали с Дэ Ваном? — Я почувствовал, что здесь что-то неладно, и сказал, что мы беседовали о самых незначительных вещах.

Ёсиока продолжал допытываться:

— В вашей вчерашней беседе вы выражали свое недовольство японцами?

У меня тревожно забилось сердце. Я знал, что единственный способ — ни в чем не признаваться, а еще лучше от обороны перейти в наступление, и потому сказал:

— Я ничего не говорил о японцах. Вероятно, Дэ Ван все выдумал!

Больше Ёсиока меня не расспрашивал, но я несколько дней не мог прийти в себя от страха. Предположив, что японцы в моей комнате установили аппарат для подслушивания, я потратил много времени, чтобы найти его, однако ничего не обнаружил. "Значит, Дэ Ван выдал меня", — решил я, но для этого тоже не было оснований. Итак, снова появился повод для беспокойства.

Этот случай послужил для меня большим уроком, чем казнь Лин Шэна. Я перестал откровенничать с посторонними, к каждому гостю начал относиться настороженно. Фактически же после моего визита в Японию и моих выступлений, касавшихся этой поездки, количество визитеров, приезжавших ко мне, постепенно уменьшилось, а после посещения Дэ Вана и вовсе свелось к нулю. В 1937 году Квантунская армия установила новый порядок, по которому на моих приемах рядом со мной обязательно должен был стоять императорский секретарь-атташе. После этого я стал чувствовать себя все более скованно.

В первой половине 1937 года, до событий 7 июля, Япония усилила подготовку к войне и в целях укрепления тыла начала подавлять любые проявления патриотизма и антияпонские выступления на Северо-Востоке. 4 января 1937 года по "указу императора Маньчжоу-Го" был опубликован Уголовный кодекс Маньчжоу-Го. После этого начались проверочные кампании, карательные экспедиции, объединения кварталов и участков, укрепление Ассоциации содействия, началось строительство стратегических дорог и укрепленных баз, производилось слияние и укрепление поселков и деревень. На этот раз Япония двинула против 45 тысяч человек объединенной антияпонской армии громадные силы — свыше 20 дивизий. Одновременно повсюду шли аресты членов Общества сопротивления Японии за спасение Родины и всех, кто казался японцам "неблагонадежным". Командующий Квантунской армией расхваливал мне могущество японской армий и ее потрясающие военные успехи. Но их проверочные кампании и карательные экспедиции не достигли успеха, поэтому через год, теперь уже в большем масштабе, начались новые действия против бойцов сопротивления (позднее я узнал, что в них участвовало 700 тысяч японских солдат и 300 тысяч маньчжоугоских солдат). По словам Тун Цзисюня, люди часто пропадали без вести, а аресты не прекращались.

От командующего Квантунской армией или от премьер-министра я не мог получить какой-либо точной информации о происходящем. Лишь Тун Цзисюнь мог кое-что рассказать мне. Он говорил, что "успехи", о которых сообщает мне командующий Квантунской армией, сомнительны. Трудно сказать, кто те бандиты, которых они уничтожают. У Тун Цзисюня был родственник, направленный после своего ареста на строительство какого-то секретного объекта. После окончания строительства почти все рабочие были уничтожены. Лишь несколько человек спаслись. Родственник Тун Цзисюня считал,

что упомянутые в газете "бандиты", которых уничтожили японцы, вероятно, и были этими самыми рабочими.

Через несколько дней после того, как Тун Цзисюнь рассказал мне эту историю, внезапно исчез мой бывший английский переводчик У Канъе. Пу Цзе сказал мне, что У Канъе был взят за то, что, будучи в посольстве в Токио, имел связь с американцами. Перед смертью У Канъе просил передать мне письмо с просьбой замолвить за него словечко, но в то время Пу Цзе не осмелился передать мне его. Услышав такие новости, я попросил его не продолжать.

Многие планы и законы, на которые я давал свое согласие в те Дни, были связаны с военными приготовлениями Японии и с усилением ее управления своей северо-восточной колонией. Они включали Первый пятилетний план развития производства, Закон о контроле имущества, реорганизацию правительства, направленные на укрепление японского господства. Сюда же входило внедрение японского языка в качестве государственного. Но самое сильное впечатление произвела на меня женитьба брата Пу Цзе.

Пу Цзе окончил в Японии императорский лицей и поступил в военное училище. Зимой 1935 года он вернулся в Чанчунь и был назначен в дворцовую охрану. С этого времени его знакомые из Квантунской армии часто обсуждали с ним вопрос о женитьбе и постоянно твердили, что мужчина обязательно должен иметь женщину, которая ухаживала бы за ним, что японки самые идеальные жены на свете и т. п. Сначала я не принимал эти разговоры всерьез. Но неожиданно Ёсиока проговорился, сказав, что женитьба необходима для укрепления дружбы между Японией и Маньчжоу-Го и командование надеется, что Пу Цзе женится на японке. Все это меня сильно встревожило. Я посоветовался с моей второй сестрой, и мы решили, что это заговор, что японцы хотят по рукам и ногам связать Пу Цзе, получить ребенка японской крови, который в случае необходимости смог бы заменить меня. Мы решили действовать быстро и женить Пу Цзе. Я вызвал его к себе и предупредил, что появление в доме жены-японки будет означать полный контроль со стороны японцев. Я сказал Пу Цзе, что найду для него хорошую пару, а он должен слушаться меня и не жениться на японке. Пу Цзе согласился, и я послал человека в Пекин, чтобы сосватать ему невесту. Скоро невеста была выбрана, и Пу Цзе она понравилась. Но вдруг появился Ёсиока и грубо заметил:

— Командование надеется, что брат императора женится на японке и докажет этим свои дружеские чувства. Такая женитьба послужит делу укрепления дружбы между Японией и Маньчжоу-Го.

Ёсиока сообщил, что сватом будет сам генерал Хондзё, поэтому следует ждать вестей из Токио. В конце концов Пу Цзе пришлось подчиниться. 3 апреля 1937 года он женился в Токио на Сага Хиро — дочери знатного вельможи, маркиза Сага. Менее чем через месяц по предложению командования Квантунской армии Государственный совет принял Закон о наследовании престола, гласивший:

"После смерти императора престол переходит к его сыну; если сына нет, то к внуку; если нет сына и внука, то престол наследует младший брат. Если брат умрет, наследником назначается его сын".

После возвращения Пу Цзе с женой на Северо-Восток я решительно отказывался говорить с ним о чем-либо откровенно и совершенно не пробовал того, что присылала мне в дар его жена. Если Пу Цзе ел вместе со мной и на столе лежала еда, приготовленная его женой, я ждал, когда Пу Цзе первым ее попробует, и лишь тогда ел немного сам.

В дальнейшем, когда Пу Цзе должен был стать отцом, я с тревогой думал о своей судьбе и даже гадал. Не меньше беспокоился я и о брате: только последний пункт Закона о наследовании престола, в котором говорилось, что наследником назначается сын брата, имел под собой почву. Японскому командованию нужен был император японской крови, поэтому мы, братья, могли стать жертвой. Я облегченно вздохнул лишь тогда, когда узнал, что у Пу Цзе родилась дочь.

Чувствовал бы я себя спокойнее, если бы у меня самого родился сын? Вряд ли, ибо я давно уже подписал документ, в котором обязался послать сына учиться и воспитываться в Японию, когда ему исполнится пять лет.