Последний император
Шрифт:
В течение трех месяцев я ежедневно встречал подчеркнутое внимание со стороны японских хозяев, видел верность и преданность бывших сановников и сталкивался с оппозицией общества. Все это только усиливало мою ненависть и жажду мести. Ясно сознавая, что ради своего будущего необходимо что-то предпринимать, я решил уехать в Японию.
Посланник официально никак не выразил своего мнения, но секретарь Икэбэ открыто выражал свой восторг.
Хотелось бы сказать несколько слов о Чжэн Сяосюе и Ло Чжэньюе — этих двух почитаемых сановниках. Во время моего проживания в японской миссии их борьба вступила в новую фазу и закончилась поражением Чжэн Сяосюя.
Чжэн Сяосюй в прошлом бил себя кулаком в грудь и говорил, что, поскольку у него хорошие отношения с Дуань Цижуем, "Льготные условия" будут обязательно восстановлены. Доверенные люди Дуань Цижуя — Цзэн Юйцзянь, Лян Хунчжи — были его земляками, а с Ван Итаном и другими у него существовали дружеские отношения. Поддержка их не позволяла сомневаться
В моем присутствии Ло Чжэньюй нападал на Чжэн Сяосюя не очень резко. Он предпочитал рассказывать о самом себе, и такой метод был эффективней, чем изобличения других. Благодаря его откровениям у меня сложилось мнение, что Ло Чжэньюю принадлежат немалые заслуги в этих бурных событиях, а Чжэн Сяосюй просто маленький человек, хвастун и авантюрист. По словам самого Ло Чжэньюя, телеграмма, присланная из Тяньцзиня, в которой Дуань Цижуй выражал протест Фэн Юйсяну против моего изгнания из дворца, также была одним из результатов его действий. Вернувшись в Пекин, он нашел своего хорошего друга Такэмото, и лишь тогда последовало приглашение меня в японский гарнизон. Позднее снятие часовых у ворот Северной резиденции, по его словам, произошло после его разговоров с членами временного правительства. Даже идея выходить из дворца просто так, чтобы люди к этому привыкли, была подсказана Чэнь Баошэню тоже им.
Позднее Ло Чжэньюй, описывая в своем дневнике мой приезд в японскую миссию, ни словом не упомянул о Чжэн Сяосюе. Лишь в описании последовавших за этим событий у него есть фраза: "Чжэн Сяосюй говорил, что может заставить Дуань Цижуя восстановить "Льготные условия", однако не сумел сдержать своего слова и, не простившись, уехал на Юг". В действительности, в то время как я всем сердцем стремился за границу и Джонстон уже приглашал меня в Лондон, Чжэн Сяосюй не поддержал меня. Ло Чжэньюй же, предлагавший уехать в Японию, еще больше возвысился в моих глазах. Поэтому я перестал проявлять какой-либо интерес к Чжэн Сяосюю. Тот в конце концов попросил однажды у меня отпуск, сославшись на свои частные дела, которые должен был уладить в Шанхае. Тогда, не понимая его намерений, я не стал удерживать Чжэн Сяосюя. И он сразу же уехал.
Спустя несколько дней после дня моего рождения Ло Чжэньюй сказал мне, что он уже договорился обо всем с Икэбэ. Выезд за границу должен подготавливаться в Тяньцзине, так как здесь оставаться было крайне неудобно. В Тяньцзине хорошо бы найти помещение на территории японской концессии; ранее купленный дом находился на английской концессии, и его местоположение было не совсем подходящим. Слова Ло Чжэньюя показались мне убедительными, к тому же очень хотелось посмотреть Тяньцзинь, этот большой город, и я сразу согласился. Вскоре после того, как Чжу Жучжэнь в Тяньцзине нашел для меня дом на японской концессии, Ло Чжэньюй сообщил, что все готово и можно выезжать. Момент был выбран удачно, так как национальная армия как раз меняла свои гарнизоны и вдоль железной дороги оставалось лишь небольшое количество солдат фэнтяньской группировки. Я поговорил с Ёсидзавой, и он дал согласие на мой переезд в Тяньцзинь. Не возражал и Дуань Цижуй, когда ему сообщили о моем намерении, и предложил послать своих солдат для охраны. Посланник отказался от его добрых услуг. Было решено, что в Пекин прибудут начальник полиции при японском генеральном консульстве в Тяньцзине и переодетые полицейские; они и будут меня охранять. Следом за мной приедут Вань Жун и другие.
В семь часов вечера 28 февраля четырнадцатого года республики (1925 год) я распрощался с японским посланником и его супругой. Мы вместе сфотографировались, я выразил ему свою благодарность, а он пожелал мне счастливого пути. Затем в сопровождении секретаря Икэбэ и переодетых японских полицейских мы вышли через черный ход японской миссии и пешком дошли до пекинского железнодорожного вокзала. В поезде я встретил Ло Чжэньюя с сыном. В пути на каждой остановке в поезд садилось несколько японских жандармов и агентов секретной службы, одетых в черные костюмы. Когда поезд прибыл в Тяньцзинь, почти половина пассажиров состояла из подобных лиц. Меня встречали аккредитованный в Тяньцзине генеральный консул Ёсида Сигэру и несколько десятков офицеров и солдат японского гарнизона.
Через три дня в газете "Шуньтянь шибао" появилось заявление японской миссии, в котором говорилось, что мое намерение выехать из Пекина давно было известно временному правительству и последнее никогда этому не препятствовало и что мой внезапный отъезд вызван неустойчивой обстановкой в Пекине.
Глава четвертая. В Тяньцзине
Ло
Только в Тяньцзине я обнаружил, что далеко не все уже приготовлено, как уверял Ло Чжэньюй. Поэтому мне пришлось на один день остановиться в гостинице "Ямато". На следующий день прибыли Вань Жун, Вэнь Сю и все те, кто находился со мной в японской миссии, и мы перебрались в наскоро приготовленный для нас Чжанюань.
Чжанюань (или "сад Чжана") представлял собой огромный сад площадью около двадцати му [49] , посреди которого стояло большое здание. Здесь обычно развлекался Чжан Бяо — бывший цинский наместник и командующий войсками в городе Учане.
Во время Учанского восстания Чжан Бяо, захватив свои драгоценности и имущество, вместе с семьей бежал в Тяньцзинь, где подыскал себе особняк на территории японской концессии. В нем я и устроился. Этот в прошлом знаменитый цинский полководец решительно не хотел брать с меня денег за квартиру; каждый день рано утром он приходил с метлой и подметал двор, выражая этим свою преданность мне. Впоследствии кто-то отговорил его это делать. В его доме я прожил пять лет. Когда Чжан Бяо умер, его сын стал требовать с меня арендную плату. Поскольку к тому же квартира эта мне не очень подходила, я переехал в Цзинюань (Тихий сад) к Лу Цзуюю.
49
My — мера площади, один му равен около 0,07 га.
Первоначальная цель моего переезда в Тяньцзинь состояла в том, чтобы уехать за границу, но получилось так, что я прожил здесь целых семь лет. Все это время я метался между представителями самых различных группировок. Помощь и поддержка, которую я получил от маньчжурских князей, значительно уменьшилась. Отец вначале редко приезжал в Тяньцзинь, и хотя позднее он стал наведываться чаще (он жил на английской концессии, в доме, который был сначала куплен для меня), роли это уже не играло. К тому времени меня покинул и мой наставник Джонстон: он получил новую должность и уехал в Вэйхайвэй.
В 1926 году, после того как Вэйхайвэй отошел к китайскому правительству, он как-то приезжал в Тяньцзинь. Джонстон пытался добиться для меня помощи от У Пэйфу и других, но безуспешно. Затем он уехал в Англию, где получил титул сэра и стал профессором китайской филологии Лондонского университета и советником Министерства иностранных дел Англии. В течение этих семи лет вокруг меня боролись всевозможные фракции. Их можно было разделить на следующие: некоторую часть старых сановников во главе с Чэнь Баошэнем, которая сначала надеялась на восстановление "Льготных условий", а потом согласилась на сохранение существовавшего положения, можно было назвать группой "назад во дворец"; во главе группы, которая возлагала надежды на мой выезд за границу и иностранную помощь (главным образом Японии) и состояла из сторонников восстановления монархии всех возрастов, а также отдельных князей, вроде Пу Вэя, находился Ло Чжэньюй. Ее можно было назвать группой "контактов с Японией" или "выезда за границу". Группу, считавшую, что лучший метод — это контакты с милитаристами и их подкуп, можно было назвать группой "использования военных". Состав ее был весьма неоднороден. В нее входили и бывшие цинские ветераны, и республиканские политики. Ведущей фигурой в этой группе был я сам. Вернувшийся потом снова ко мне Чжэн Сяосюй первоначально не примыкал ни к одной из групп. Получилось так, что со всеми группами он вроде бы в какое-то время соглашался, в какое-то время выступал против них, а его собственная, никем ранее не выдвигавшаяся политика "открытых дверей" (связь с любым государством, которое хотело бы помочь реставрации) и так называемое использование иностранцев вызвали возражение других группировок. Когда же он стал твердо проводить линию опоры на Японию, его соперники потерпели поражение. Он не только победил, но и присвоил себе результат многолетней борьбы руководителя группы "контактов с Японией" Ло Чжэньюя. Однако об этом несколько позже, сейчас же речь пойдет о самом Ло Чжэньюе. Когда Ло Чжэньюй пришел во дворец, ему было чуть больше пятидесяти лет; он был среднего роста, носил очки в золотой оправе (которые снимал в моем присутствии), козлиную бородку и седую косу. Когда я жил во дворце, он всегда носил цинскую дворцовую одежду. После того как я покинул дворец, он стал носить длиннополую верхнюю куртку с широкими и короткими рукавами, из-под которых виднелись узкие манжеты. Говорил он медленно, с шаосинским акцентом, ходил не спеша. К концу правления династии Цин Ло Чжэньюй занимал должность помощника секретаря в Министерстве народного просвещения, и у меня не могло быть с ним никаких дел. После моей свадьбы по рекомендации Шэн Юня, зная о способностях Ло Чжэньюя в области археологии, я принял предложение Чэнь Баошэня и сделал его членом Южного кабинета, пригласив принять участие в установлении подлинности древней ритуальной утвари из бронзы, имевшейся во дворце. Среди известных ученых, пришедших почти одновременно, находился его родственник Ван Говэй и известный специалист по юаньской истории Кэ Шаоминь. Чэнь Баошэнь считал, что присутствие в Южном кабинете таких людей только украсит цинский двор. Конечно, деятельность Ло Чжэньюя в деле реставрации монархии привлекала мое внимание больше, чем его талант ученого.