Последний из Двадцати
Шрифт:
Теперь она снова здесь. В месте, куда она предпочла бы никогда не возвращаться. Много после ей казалось, что голодая, скитаясь от одного дома к другому, гонимая и запуганная, единственное, что она делала, так это бежала как можно дальше от того места, где в глаза ей заглянула сама погибель.
Дважды.
Если бы мальчишка, теперь играющий с ней в прятки, тогда оказался чуточку твёрже, капельку отважней… во снах же ей мечталось наоборот. Капельку слабже, чуть трусливей — и уже тогда он стал бы её защитником. Тем, кто не даст в обиду, тем, кто готов видеть
Взамен она готова была не есть его до последнего. Люди странные существа, люди боятся играть с едой…
Яркий свет ударил ей в глаза, заставил отпрянуть. Мерзкий мальчишка приволок в её собственный кошмар то, чего там никогда не было.
Зеркала.
Словно по мановению чужой руки, с них слетали белесые, покрытые серой пылью покрывала. Любопытный, вездесущий лунный свет пробивался сквозь каждую щёлочку, бесстыдно осматривал её со всех сторон.
То, что зеркала, будто враг, окружили её со всех сторон она поняла лишь тогда, когда спиной врезалась в одно из них. Подскочила, резко развернулась, когтистая рука в момент оставила широкие полосы шрамов на отражающем её уродство стекле.
Зеркала смотрели на неё без презрения, упрёка и осуждения. Безразличные и бездушные, они отражали её неказистость во всей красе. Их равнодушие пробуждало внутри потаённую злобу и зависть: сколько бы она не рисовала счастье тем, кого ест, она никогда не сможет побывать в их собственной счастливой шкуре.
Но самое обидное — ей казалось она слышит, как сквозь взгляд зеркал над ней насмехается тот, кто должен был преклонятся.
Стекло звеня посыпалось наземь осколками — счастливица зло и беспощадно терзала собственные отражения. Словно в слепой надежде вырвать из них всё то, что она ненавидела в самой себе.
Рун смотрел за её мятущейся, бесполезной истерикой, понимая что попал в самую точку. Покрякивал от удовольствия старый Мяхар — не зря, приговаривал он, ох не зря он учил своего ученика не только думать, но и чувствовать, понимать с кем и чем имеешь дело. Видишь страхи врага — видишь его насквозь.
Словно летучая мышь, он спрыгнул со своего укрытия. Не ждавшая его появления сейчас, бестия отшатнулась, нелепо попятилась прочь. Осколки впивались ей в лапы, царапали кожу — кровь непривычно сине-бурого цвета стекалась в лужицу под её ногами.
Он привёл её туда, где не завершил начатое. Он привёл её туда, откуда она столько лет пыталась убежать. Прошлое пышным плащом развевалось за спинами обоих, желая лишь одного — развязки.
Глаза счастливицы блуждали по его телу в страхе отыскать оружие. Шар, в котором бурлила погибель.
Рун расставил руки, словно в непонятном ей желании показать, что он совершенно безоружен.
Внутри головы бестии билась жуткая, мерзкая в своём осознании мысль — мальчишка играет с ней, манит своей податливостью и доступностью, как и в прошлый раз. На за пазухой прячет камень.
Здесь, на границе морока её собственные чувства были бессильны. Она понимала, что напрасно напрягает слух, тянет ноздрями в надежде учуять дух подвоха, но не переставала
Он словно давал ей время опомниться, унять дрожь, прийти в себя: будто желал вновь оказаться во власти её морока.
Обманка.
Обманка, обманка, обманка!
Всё нутро бестии молило её об одном — бежать прочь. Вырвать из себя мальчишку, швырнуть его прочь из своего сознания, не давать ему перестраивать её мир так, как ему хочется. И уже тогда, там, на краю озера, он не успеет даже сделать шага, как она прикончит его.
Да, да, да!
Желание обладать сменилось неистребимым желанием уничтожить его. Как угрозу, как опасность! Наивность, что заставляла верить её, будто этот чародей не такой, как тот, старый сгинула из неё, что злой дух, оставив после себя лишь убеждение.
Видишь чародея — убей!
Не поиграй, не съешь.
Убей.
Её бездействие спровоцировало его — парень смело, словно навстречу судьбе, сделал шаг. Другой, третий, пятый — он надвигался на неё как гора. Необузданный ужас ещё только потягивался и просыпался внутри счастливицы, когда молодость мальчишки вдруг и за мгновение сменилась сединами. Подбородок украсился неухоженной, большой бородой. Из под тяжёлых век на неё уставились полные равнодушия старческие глаза.
Старый чародей хотел убить её не из злобы или мести. Он просто хотел её убить.
Словно не помня саму себя, она сначала бросилась на него. Отчаянно, как в беспамятстве, она заработала руками. Рассечь ненавистную, страшную рожу, срубить голову, изорвать в клочья!
Он перехватил её легко и непринуждённо, как и тогда. Сухие, но полные мужской силы руки сжали её, будто тиски. Широкая ладонь отвесила ей затрещину. Как из адской хватки, она рванула прочь — и вырвалась. Вихрем бросилась наутёк: наверх, из подпола, под лучи лунного света.
Грузно, тяжело, скрипя как половицы, старик шёл за ней следом. В руках он держал клубящуюся, ждущую своего часа смерть — только для неё. В пышущем коме ей виделись руки Бледных — костлявыми, узловатыми пальцами они жаждали дотянуться до своей добычи. Словно это хоть чем-то могло помочь, бестия взвыла.
Её когти вспороли сладкий сон, пробиваясь из собственного кошмара в чужую мечту. В ноздри тот же час ударил запах мокрой от пота шерсти, животного тепла. Взгляд жёлтых, внимательных, волчьих глаз, маленький волчонок игрался с черепом — вчерашней добычей. Сон, что она внушила тому оборотню — где есть только семья, охота, запахи и звуки. И бесконечная, безмятежная ночь.
Старик, словно возмездие мелькал отовсюду. Краешек длинного плаща за деревом, следящий взгляд из-за ближайшего куста, руки, готовые поймать и казнить беглянку за каждым углом. Невидимым и неведомым преследователем, он тащился за ней как на привязи. Когти вновь прошлись по ни в чём не повинному воздуху — чужая мечта забулькала, словно умирая. Плевать, думала счастливица, оборотня больше нет…
Комом грязи она обрушилась посреди большого, обеденного стола — запрыгали заботливо расставленные тарелки, покатились по полу кружки.