Последний из миннезингеров (сборник)
Шрифт:
– Чаевничать не останусь, и не просите, – покачал головой Вовка. – Через два часа должен быть на свадьбе. Народу тьма, а одного гармониста нет. Помыться надо еще успеть. Вспотел, как…
Он всплеснул руками, круто развернулся и, не прощаясь, направился к выходу, едва не забыв у порога кеды.
На пороге Вовка остановился и буркнул не оборачиваясь:
– Картошку выкопаем, в сарае разгребусь, там добра всякого…
Он махнул рукой и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.
Шура, Володина мать, и Маруся, или Муся, тетка Володина, завтракали перед работой, пили чай и разговаривали
– Ну и парень, ну и парень, – качала головой Муся. – Я в одиннадцать ушла, еле ноги унесла. Духотища, а я еще шесть рюмок красного выпила. Ухожу – Вовка сидит да наигрывает. Полный стол пряников да конфет перед ним, а он знай шпарит.
– Ладно, в люди гож, – устало улыбнулась Шура. – Как посмотрю на него с гармошкой, так отца евонного и вспомню.
– Но! – кивнула Муся, наливая себе третью чашку. – Вчера гляди-ка, чего выкинул.
Шура потянулась тоже налить себе чаю, но отчего-то раздумала, поставила чашку на место и пару раз всхлипнула:
– Добрый какой… Я-то с ихней доброты четыре года в две смены…
Муся молча кивнула.
– А давай, Муся, мы в сарайке на выходных разберем. Шут с ним, пускай несет. Одна кровь. Распашонки надо ей отдать, там дите грудное. Вот кобель! Без ноги, а изладил напоследок!
– Но! – осадила Муся Шуру. – Не надо о покойнике.
Порешив на выходных взяться за кладовку, сестры встали из-за стола и, сполоснув посуду, пошли трудиться. Работали они в одном цеху, стояли рядом у конвейера, но в жизни виделись не очень часто и все по случаям. Вчера, например, погостить в Сокол прикатила их деревенская родственница, тоже сестра, только двоюродная. В полночь Шура и Муся вместе встретили Аннушку на автостанции, Муся даже со свадьбы мужниного брата пораньше ушла. Засиделись за чаем. Потом Муся спохватилась было, что надо идти, но в Соколе ночью шалили, и поэтому Шура умолила Муську остаться ночевать. Дома Мусю никто не ждал. Муж ее, на свадьбе у брата которого она лихо отплясывала под гармошку племянника, пару лет назад помер, а детей не дал Бог. Уложив Аннушку, Шура и Муся только к двум часам ночи дождались Вовку, хотели было отругать, но Вовка ухнул на стол кулек с конфетами, кулек с пряниками, буркнул: «Я спать» – и ушел, не дожидаясь, пока мать с теткой возьмутся за его воспитание, а те воспитывать добытчика не решились. Выпили еще по чашечке грузинского, да и отправились коротать ночь на диван в залу.
Наутро, через минуту после того, как снаружи стукнула приставленная к дверному косяку метла, в эту самую залу выбрел заспанный Вовка. Эх, и не по-детски у него трещала голова. Уговорили благодарные молодожены перед самым уходом тяпнуть стакан сладкой наливки. Теперь же во рту у гармониста было совсем не сладко. Однако, попив из чайника воды, Вовка пришел в отличное расположение духа, взял со шкафа гармошку, уселся на лежанку и начал задумчиво перебирать клавиши, вспоминая недавно услышанный в парке напев:
Как нулей монете,Не хватает лета:Солнечной дорогиВ чьих-то рваных кедах,Городского пляжаС загорелым брюхом,И навозной кучи,Где роятся мухи;Колокольни старой,БезПостепенно гармонист разошелся, и последнюю строчку спел, так хорошо передразнив корову, что громко расхохотался от удовольствия.
В залу выбрела заспанная Анна.
– О, тетя Аня, здорово! – крикнул Вовка.
– А здравствуй, Володя, – сдержанно ответила Аннушка.
Родственница Красновских была из староверов и к появлению племянника утром в одних трусах, с гармоникой в руках и на холодной лежанке отнеслась без особенного восторга.
– Тетя Аня! Чего спишь долго! Крути давай котлеты! – не унимался Вовка, которому словно шлея под хвост попала.
– Каки-таки котлеты, Вова. Не умею я котлеты крутить! – пожала плечами Аннушка.
– А не умеешь крутить, так похер ли приехала? – захохотал Вовка.
Анна поправила на голове платок, перекрестилась на угол и только после этого посмотрела на расшалившегося племянника.
– Я вот матери скажу, так узнаешь.
Вовка уже ставил на газ чайник.
– Говори, – махнул он рукой, – чего там…
– И при матери ругаешься? – поинтересовалась Аннушка, присаживаясь за стол и отыскивая в сушилке свою посуду, без которой в гости не ходила и не ездила.
– А то! Я в семье главный добытчик. У кого свадьба или юбилей – все меня за стол зовут. Вот и живем. С пряниками, с конфетами и с мясом! – делился с родственницей секретами Вовка, собирая на стол.
– С малых лет да по свадьбам, – покачала головой Аннушка, словно заново присматриваясь к племяннику.
Вовка пожал плечами. Его, кажется, заботило что-то совсем другое.
– Слышь, Анна, – буркнул Вовка.
– Чего?
– Ты матери-то… Не говори. Угу?
И кухня осветилась Аннушкиной улыбкой, пробившейся на ее пятидесятилетнем лице сквозь овраги морщин.
– Так вот и сказал, – вспоминала Анна, сидя за тем же столом через шестнадцать лет. – А больше я его, почитай, и не видела. Раз приезжала, дак он в армии служил. Другой – тоже где-то был. Да и третий… Не видела почему-то.
– Ой, армия, – махнула рукой Шура. – Он ведь у меня надежа и опора. Закон есть, чтоб таких не призывать. Пошла я к военкому. Так, мол, и так. А он мужик хороший, сосед наш через два дома. Слушал меня, слушал, а потом и говорит: «Шура, не пиши ты этой бумаги. Пусть призовется. Хоть два года поживешь нормально».
– А когда ты другомя приезжала, – подхватила Муся, – мы его уж лечиться отправили. Ага. Через милицию. Эл-тэ-пэ такое было. Он через два месяца домой заявился. И десять бутылок белого с собой привез!
– А чего Аннушка его третий-то раз не видела? – пожала плечами Шура.
– А вот чего, – кивнула Муська. – Он тебя тогда взял моду из дому выгонять. Когда одну, когда и со мной. Выгонит… Потом пойдет на улицу. На него девки-то уж нормальные не смотрели, дак он зацепит шлюху да и тащит ее домой.