Последний из Рода
Шрифт:
Он сплевывает и разворачивается.
— Нет, — кидает через плечо. — Я ухожу. Мне надоело слушать твои вопли.
— И проваливай! — визжу я ему вслед. — Не заплачу! Жалеть не буду! Думал, очень мне нужен, да? Я и без тебя обойдусь! Ступай к фейр… к фейкам! В Пламя!
Он уходит.
Сейчас же меня покидает злость. Я сделала свой выбор, но почему же так хочется плакать?
Нет. Слез не будет.
Это не баньши рыдает, это глупое человеческое тело, которому холодно и хочется есть…
Он ушел. Бросил меня.
Нет! Это я его
Пусть уходит.
Это я его бросила. Это мой выбор.
На тропинке снова раздаются шаги. Не-ет. Только не это! Сколько же можно?!
Тиан наклоняется.
— Я поклялся тебя защищать, — напоминает он.
— Мне плевать. — Ничего умнее уже не придумывается.
— Я клялся, что не брошу. Не оставлю.
— Это я тебя бросила и оставила. Уйди. Я нарушила свой долг, что мне твои клятвы?
Старшие бы сказали — он в своем праве. В праве исполнить клятву. А я не в своем.
Он завозился, скинул сумки, снял гитару, положил осторожно, и спрыгнул в яму. Я вцепилась в кол мертвой хваткой.
— Отпусти! — потребовал человек, тщетно пытаясь разжать мои руки.
— Убирайся отсюда, Тиан Берсерк! Предоставь меня собственной участи!
Он пережимает мне запястье, рука сама собой разжимается. Я визжу и вырываюсь, но он сильнее. Он в своем праве.
Из ямы он меня просто вышвырнул. Я упала на стылую землю, ударилась. Больно, между прочим! А потом выпрыгнул сам.
Я не пытаюсь бежать — он шагом идет быстрее, чем я бегу. Я жду. Больше он от меня не добьется ни слова. И, уж конечно, никакой благодарности за «спасение»!
И тут он поднимает меня с земли и обнимает. До хруста в костях, с такой силой, что мне становится страшно, больно, хочется вырваться. Я дергаюсь, пытаюсь освободиться, а он…
— Ты тоже обещала, — шепчет он едва слышно. — Ты не сказала этого, но позволила… Ты позволила мне поверить, что я больше не Ничейный. И предала. Ушла. Бросила.
Молчу… Не знаю, то ли завыть, то ли… А он продолжает:
— Я не знаю, кто ты… что ты… Не знаю. Но ты… Ты нужна мне! Ты мненеобходима!
И обнимает еще крепче, что мне нечем дышать становится. Словно хочет сплавить наши тела воедино, удержать, не пустить… Я ему нужна. Почему?
А я молчу… И все еще не знаю, то ли завыть, то ли зарыдать, то ли обнять его в ответ и пообещать… Пообещать, что никогда его не оставлю. Солгать вновь.
— Я останусь с тобой, пока в праве быть рядом. Но однажды мне придется уйти… — выбираю правду, потому, что понимаю — очередная ложь разрушит то хрупкое, странное чувство, что заставило его мчаться за мной по лесу, лезть в волчью яму, сказать то, что он, уверена, еще не говорил никому. Я буду с ним всегда — пока это от меня зависит. Но когда-нибудь
Он отпускает меня и прямо смотрит в лицо, пытаясь найти хоть тень лжи….
Не находит…
Я больше не могу ему лгать. Или все… все окажется напрасно.
Тиан
Ничего страшного с Нарой не случилось. Так, подол подрала да клок из плаща выдрала. Поправимо. Зашьет. Сама цела — и ладно.
Я разжег костерок, чтобы отогреть беглянку, а сам пытался придумать, чем бы накормить ее. Не идти же на охоту? А из таверны что-нибудь захватить с собой я не догадался. Дурак! Сам-то позавтракал (до сих пор мутит), да потом еще у феечьего отродья из рук еду принял… Вот ведь!
Стоп. А он ведь оставил мне флягу! Кинул, перед тем, как обернуться. Я ее машинально за пояс заткнул. Да, вот она.
Взболтнув, я оценил, что наполовину фляга полна. Отвинтив крышку, я осторожно понюхал. Да, то самое, которым он меня угощал…
— Вот, выпей, — я протянул фляжку Наре, нахохлившейся пичугой примостившейся на бревнышке. — Это Лис дал. Я пил, вроде, не отравился…
Она разом встрепенулась, глянула на меня исподлобья, но руку из-под плаща вытянула, приняла флягу. Понюхала недоверчиво и прошипела что-то на истинном. Я лишь поморщился: привык уже, что когда она волнуется, на язык феек переходит. Промелькнула даже мысль, а не из них ли она сама? Но нет. Вольградские ворота не пропустили бы Старшую. А на всесильную повелительницу стихии, Княгиню, менестрелька моя не тянула, ну никак. Курам на смех!
— Осеннее вино, — сказала она, отпив аккуратно. — Ты действительно выпил?
— А не стоило? — заволновался я. В том, что касалось обитателей Вьюжных лесов, я мало что понимал. А менестрелька наоборот. Ей положено всякие легенды да истории о них знать. Небось, и о вине этом знает что-то.
— Да нет, ничего… — Она отвела взгляд. Завинтив крышечку, кинула фляжку мне обратно, да так, что я едва подхватил. — Только странно… Это вино делают из белого винограда, что растет в Золотых Угодьях, по ту сторону Врат. Оно ценится по стократному золотому весу, не меньше! А фляга? Посмотри на нее… Ничего не замечаешь?
Я послушался. А что такого? Из металла черного незнакомого, мягкого: вон — вмятина на донышке. А украшена какими-то невзрачными камушками грязно-коричневыми.
Это я Наре и сообщил, пожимая плечами. У начальника смены нашей и получше фляжка: серебряная, с гравировкой. У Старшего вещица и подороже могла бы быть.
— Правда не понимаешь? — спросила Нара весело и, наконец, разогнулась, перестав напоминать маленького испуганного зверька. — Ну ты и болван!
Я уже хотел оскорбиться, но поймал себя на том, что глупо улыбаюсь. Она назвала меня болваном!