Последний из ушедших

Шинкуба Баграт

— Не смей! — кинулся я наперерез его лошади и схватил ее за повод.

В ярости Шардын, сын Алоу, хотел было опустить плеть на мою голову, но, очевидно, выражение моего лица остановило его: плеть повисла в его руке. Я и он — мы оба прерывисто дышали.

— Слушай, Шардын, сын Алоу, — отдышавшись первым, заговорил я, — будь ты хоть трижды нашим родственником, нет у тебя права вздымать над нами плеть! Поостерегись! — И, взяв под уздцы его коня, повел к воротам: — Прощай, Шардын, сын Алоу.

— Век не забуду этого! — прохрипел он и, пришпорив коня, бросил его в намет.

— Что ты наделал? — дрожащими губами

бормотал мой отец. — Как ты смел прогнать со двора человека, которого вскормила твоя бабушка? Однажды вечером я направился в кузницу, чтобы забрать мотыги, отданные точить, и заодно потолковать с Дурсуном, сыном кузнеца, что был моим другом. Кузница находилась от нас неподалеку, в какой-нибудь версте, не далее. Шел дождь, который заставил многих кончить работу до времени. Перед кузницей сидело несколько крестьян, спрятавшись под навесом. Они судачили, обменивались новостями, высказывали предположения и перемывали чьи-то косточки. Неисповедимы пути, по которым приходят к людям новости. Не знаю как, но все село узнало о нашей ссоре с Шардыном, сыном Алоу. Многим она пришлась по душе.

— Привет, Зауркан! — встал мне навстречу добряк Омар. — Лихо осадил ты родственника вашего!

— И поделом ему! — проворчал старик Рашид, вдевая ручку в ушко мотыги.

Мне не хотелось подбрасывать хвороста в костер их разговора о нашем раздоре с Шардыном, и я спросил:

— Дурсун не появлялся?

Кузнец Давид по крови был грузином. Когда-то его предков вынудили принять мусульманство и с захватом турками южных областей Грузии переселиться сюда. Давид родился в Турции. Жена его рано умерла, оставив ему сына по имени Дурсун. Мальчик вырос и, приобщенный с детства к кузнечному мастерству, стал помощником отцу. Это были работящие, отзывчивые люди. Когда махаджиры прибыли в Осман-Кой, скольким они помогли! Бесплатно выковывали мотыги, топоры, делились хлебом, а больным детям приносили молоко. Уж не знаю, как получилось, но между кузнецами и нашей семьей возникла особая дружба. Они всячески помогали нам, и когда у нас не было денег, чтобы уплатить налоги, Давид одалживал их нам с легкой душой. А с его сыном Дурсуном мы сделались закадычными кунаками. И дня не проходило, чтобы мы не встречались. Отцу Дурсуна была по сердцу наша привязанность.

— Вы оба, — сказал он как-то, — отпрыски народов, носящих черкески, и потому должны быть едины, как лезвия одного кинжала.

Дурсун был лихой малый. Такие в огне не горят. Несмотря на молодость, сын Давида объехал почти всю Турцию. Как сам он говорил: «Не был только у черта на рогах». Однажды я в минуту душевной откровенности поведал ему о Фелдыш. Он сочувственно отнесся к моей тревоге и не замедлил поднять парус над суденышком моей надежды.

— Говоришь, увезли ее на остров Родос? Это, — протянул он руку в сторону моря, — не так далеко отсюда. Не отчаивайся, что-нибудь придумаем… — В переводе на язык товарищества его слова означали: «Знай, с этого дня я твой верный сообщник».

Смеркалось. Дождь утих. Досыта наговорившись, сидевшие перед кузней крестьяне собрались уже было расходиться по домам, когда, измокший до нитки, появился Жантемир. Он возвращался из города.

— Какие новости? — спросил Омар.

— Худые! Султан завяз в войне на Балканах. Не сегодня — завтра сельские старшины начнут шнырять по домам, чтобы всех способных носить оружие

взять в солдаты.

Эти слова погрузили собравшихся в тревожное молчание. Стало слышно, как падают капли с крыши навеса.

— Если заберут наших сыновей, все пойдет прахом! — в печальной задумчивости произнес Саат.

— Мало напастей на нашу голову!

— Государи землю делят, а жизнью расплачиваться за это должны сыновья других.

Смятение звучало в словах соседей.

От этой вести я не мог двинуться с места, словно обухом меня ударило по спине. И первая моя мысль была о Фелдыш. «Если заберут в армию, тогда конец всему, Фелдыш мне не видать». Верный друг в час напасти необходимей, чем на пиру. Обсудить бы с ним возникшее положение, глядишь — и выход нашелся бы, но Дурсун в эту ночь не вернулся домой.

Было полнолуние. В бездне неба мерцали зеленоватые звезды. Дуновение ветра рождало шелест листвы. Душевное смятение и неутихшая любовь довели меня до такого состояния, что я, стыдно признаться, стал разговаривать с ветром. «Сделай милость, ветер, лети в сторону моря, туда, где находится остров Родос. Разыщи на этом острове мою любимую, но не хлопай створками окна, чтобы не разбудить ее. Овей ее прохладой, если ей жарко, а если по щеке Фелдыш катится слезинка, осуши соленую капельку. Окажи милость, ветер, лети на остров Родос! И когда на заре проснется моя ненаглядная и начнет заплетать в косу свои шелковые каштановые волосы, шепни ей: «Не теряй надежды. Зауркан в пути. Пред ним расступятся горы, пред ним расступится море. Жди его…»

Как неприкаянный бродил я под ущербной луной. Несколько раз приближался к воротам нашего дома, но порога не переступил. Может, и лег бы я в постель, когда бы почувствовал дрему, но в эту ночь она бежала от меня. Вскоре, втайне от нас, отец мой отправился во двор Шардына, сына Алоу. С повинной головой бросился он в ноги молочного брата:

— Молю тебя, дад, прости великодушно моих безмозглых сыновей. Они обидели тебя, но я проучил их за это. Сделай милость, не гневайся, ветер у них в головах.

— Не заслуживают они, Хамирза, того, чтобы их прощать, но из уважения к тебе я постараюсь забыть их вину, — снисходительно отвечал Шардын, сын Алоу.

— Мои сыновья — истинные убыхи. Поле боя им что пахарю пашня. Зауркан уже доказал это на деле, да и Мата, как знаешь, не робкого десятка парень. Слух идет, что скоро молодых убыхов начнут забирать в армию…

— Таким удальцам только там и место…

— Так-то оно так, да я немощным стал, и жена моя болеет часто. В этой чужой стране, когда останемся мы без сыновей, то пропадем, как старые кони без корма. Заклинаю тебя памятью моей матери, вскормившей нас обоих, сделай так, чтобы хоть одного сына оставили мне…

— Нашел фокусника… Ты думаешь, Хамирза, легко избавить рекрута от призыва?

— Да разве я не понимаю, что трудно? Но ты…

— К тому же мои молочные племянники не заслуживают такого потворства.

— Огонь нельзя гасить маслом, обиду нельзя успокаивать гневом, дад.

— Ладно, не поучай! Родство есть родство, постараюсь помочь, если головорезов твоих на войну погонят.

Вопреки худшим ожиданиям моего отца, Шардын, сын Алоу, был обходителен и гостеприимен. Он угостил его, сыграл с ним в нарды и даже подарил ему папаху. Когда они расставались, хозяин сказал как бы невзначай: