Последний камикадзе
Шрифт:
Ясудзиро спросил:
— Моримото-сан, обязан ли самурай постичь все восемь этапов к спасению души, начертанных Буддой?
— Когда я был столь же юным, как вы, мной однажды овладел припадок религиозного рвения. Вызван он был полным отсутствием денег. Но я преуспел немного, так как это продолжалось лишь до первой получки. А затем интенсивные пирушки в обществе гейш помешали благим намерениям. Я не смог продвинуться дальше первого пункта, увязнув в философских истинах «этапа правильного смотрения». Впрочем, господа, я об этом не сожалею. С нас, воинов, достаточно веры в основы буддийской религии, веры в божественное происхождение микадо и решимости в нужный момент принять за него смерть. А над вопросами теологии пусть ломают голову ученые-буддисты. У нас другое предназначение!
Ясудзиро
— Господин капитан-лейтенант, скажите, пожалуйста, если это не будет для вас неприятно, где вы получили ранения, оставившие следы на вашем лице?
— Хай! Не будем портить вечер неприятными воспоминаниями.
Все примолкли. Из-за перегородки донесся звон струн сямисена и нежные женские голоса.
Кэндзи разрядил паузу другим вопросом:
— Господин капитан-лейтенант, правда, что в десятом отряде Квантунской армии на учебные воздушные бои заряжают по одному боевому патрону во все пулеметы?
– Совсем недавно так делали, но когда потеряли три самолета, командующий армией был вынужден с болью в сердце запретить этот отличный воспитательный прием. То были бои! Совсем как на войне! Никто не хотел подставлять хвост партнеру. Вероятность поражения была невелика, но летчиков дисциплинировала.
Кэндзи Такаси разлил в бокалы остатки «Смирновской».
— Выпьем русскую водку за японскую Сибирь, Мы должны ее завоевать для империи!
— Банзай! — вскричали Ясудзиро и Хоюро.
— За новую Цусиму! За новый Порт-Артур!
Моримото отставил бокал, не пригубив. Густые брови его насупились. От недавней веселости не осталось и следа. Он понял, что наступило время сказать правду этим едва оперившимся птенцам, возомнившим себя орлами, ибо зазнайство и недооценка противника всегда приводили к печальным результатам.
— Вижу, придется рассказать то, о чем сегодня мне не хотелось говорить… Слушая вac, мне, как командиру, приятно, что вы стремитесь к подвигам во имя империи. Но не кажется ли вам, что вы слишком легко рассчитываете победить русских?.. Когда я был моложе, то думал так же, как и вы. Да не только я один. Мы рвались в бой очертя голову, как бойцовые петухи, совершенно не желая считаться с противником. В Китае и Маньчжурии нам это сходило с рук. Добившись крупных успехов, мы думали, что и дальше все будет идти так же. Мы готовы были без оглядки ломиться через Монголию до самого Урала. «Подарим Сибирь нашему божественному микадо!» А потом наступило отрезвление… Летом тридцать девятого мы перелетели из Маньчжурии черт знает в какую глушь. Пустыня. Дрянной городишко Халун-Аршан. С остальным миром связывает одна нитка железной дороги. Наш отряд бросили в августовские бои над рекой Халхин-Гол. Сначала нам везло. Русские летали на стареньких истребителях И-15. Наши И-97 превосходили их и по скорости и по вооружению. Мне запомнился один бой… Двадцать И-97 шли на штурмовку наземных войск. Нас атаковала десятка русских И-15. Мы вышли из боя, набрали высоту в стороне, а потом навалились на них сверху. На нашей стороне было качественное и количественное преимущество. Мы сбили все десять русских истребителей, но и потеряли семь своих. Русские дрались геройски, гибли, но ни один не вышел из боя, хотя с самого начала было понятно, что этот бой они проиграли. Наша штурмовка русских войск в тот день не состоялась.
А потом Сталин прислал на Халхин-Гол новейшие самолеты И-15.3 и И-16 с пушечным вооружением. И летали на них летчики, вернувшиеся из Испании. В воздухе начался кромешный ад. Каждый день, каждый вылет увеличивали счет наших потерь. Двадцать восьмого августа на моих глазах погиб высокочтимый старший брат, Сёдзиро Моримото. А он был храбрый летчик с большим опытом. На следующий день после похорон я вылетел с мыслью отомстить за смерть брата. В этом полете я встретился с каким-то русским дьяволом и чуть не последовал вслед за Сёдзиро. Не знаю, кто
– Моримото немного помолчал, словно споткнувшись о трудные фамилии. - Я ломал свой И-97 до кровотечения из носа, но так и не смог стряхнуть противника с хвоста. Отметины на лице, о каких спрашивал Ясудзиро, от того боя. Самолет загорелся, я оставил его и раскрыл парашют. Русский сбавил скорость и прошел в, нескольких метрах от меня, а я, обожженный, окровавленный, висел на шелковой тряпке между небом и землей. Русскому ничего не стоило полоснуть в меня очередью из пулемета или рубануть крылом по стропам парашюта. Но он этого не сделал, и поэтому я сижу с вами, пью коньяк. — Моримото помолчал, глядя на дым сигареты. — Черт их поймет, русских! Они то свирепы в бою, как тигры, то великодушны к поверженному противнику. Совсем не похожи на нас. Но русские — сильный и храбрый народ, а Сибирь, где они живут, необъятна, непроходима и зверски холодна,
— Мой отец в двадцатом году оставил там ногу, и он об этой Сибири даже слышать не желает, — довольно трезво высказался совершенно опьяневший Хоюро. Моримото одобрил:
— Я тоже не хотел бы больше встречаться с русскими в бою. Есть много других народов, которых можно потеснить, чтобы обеспечить империи побольше пространства. А русские? Будь я высоким стратегом, оставил бы их в покое вместе с их Сибирью и белыми медведями.
Ясудзиро с тревогой слушал своего командира. Неужели от него, Моримото, непобедимого в спорте и в полетах, невозмутимого, храбрейшего самурая, он услышал эти слова? Может быть, он слишком пьян и не дает себе отчета в сказанном? Или он шутит, испытывая их? Но Моримото был явно трезвее всех сидевших за столом, а голос его звучал ровно и серьезно. Хоюро взревел невпопад, но, пожалуй, вовремя:
— Банзай нашему божественному микадо!
На этот раз осушили бокалы без задержки.
— Мрачные мысли в сторону! — объявил Моримото и вполсилы стукнул по столу ребром ладони. Жалобно звякнула посуда. Лак на столе от удара покрылся трещинами. Капитан-лейтенант окликнул официанта и прошептал ему на ухо какое-то распоряжение. Через несколько минут за столиком оказались «очаровательные дамы», приглашаемые по требованию посетителей.
Глава вторая
Постепенно Ясудзиро и его приятели стали считаться в Йокосукском отряде своими. У Ясудзиро появилась кличка Тораноко — Тигренок, которая льстила ему. Молодые летчики жили той же жизнью, что и окружающие их люди, которые с детских лет, закаляя свой дух и тело, готовили себя к судьбе военных. Представители этой замкнутой касты питали отвращение ко всякому труду, считая достойным занятием только спорт и военное дело. Кодексом правил йокосукских пилотов и мерилом их нравственности служил трактат сагасских самураев «Сокрытое в листве». Основой основ считалась беззаветная преданность своему сюзерену. Таковыми в первую очередь были император и непосредственные командиры. Обнаруживать какие-либо чувства считалось недостойным для воина-самурая, и высшая ему похвала была: «У него на лице нет ни следа радости, ни следа гнева».
Летчики отряда презирали смерть. Их воспитывали быть всегда в готовности выполнить высшую воинскую доблесть — победить или, оказавшись побежденным, умереть, совершив сэппуку. [9]
Офицерских окладов едва хватало на несколько посещений кабачков и домиков гейш. Остальное время жили в долг, не брезгуя занимать деньги у глубоко презираемых торгашей и ростовщиков.
Самые первые иероглифы, прочитанные Ясудзиро в школьные годы, складывались в фразу «Слава богу, что я японец». Считая себя настоящим японцем, он никогда не думал о том, какая пропасть отделяет его самурайскую касту от всего остального трудолюбивого и талантливого японского народа.
9
Сэппуку — самоубийство вспарыванием живота. У нас более известно его второе название — харакири.