Последний Катон
Шрифт:
— И всё. Всё становится проще, доктор.
— Вы даже не знаете, капитан, что бы я дала, чтобы так оно и было.
— Наверное, то же, что дал бы и я.
— Керикейон! — вырвалось у Фарага, и он коснулся рисунка руками, как правоверный иудей касается Стены Плача. — Я готов поклясться, что два года назад его здесь не было.
— Ладно, ладно, профессор… — упрекнул его Кремень. — Оставьте эту гордыню. Признайтесь, что вы могли о нём забыть.
— Да нет, Каспар, нет! Тут действительно слишком много залов, чтобы запомнить их все, но такой символ обязательно привлёк бы моё внимание.
— Его
— А вам не кажется странным, что мы нашли изображения Медузы, змеи и тирса на втором этаже, а кадуцей — на третьем, на довольно большом расстоянии от всех остальных?
Мы с Кремнем задумались.
— Погодите-ка! Что я вам говорил, а? — закричал Фараг, показывая нам свои ладони: они были вымазаны в глине.
— Стена разваливается, — озадаченно прибавил Кремень, касаясь её рукой и зачерпывая горсть клейкого раствора.
— Это не настоящая перегородка! Я так и знал! — провозгласил Фараг и начал так яростно ломать её, что, как ребёнок, перепачкался в грязи с головы до ног.
Когда, вспотев и запыхавшись, он проделал в стене большое отверстие, я несколько раз провела мокрой рукой по его лицу, чтобы привести его в нормальный вид. Он светился от счастья.
— Какие мы умные, Басилея! — без конца повторял он, не сопротивляясь моим попыткам очистить слипшиеся волосы его бороды.
— Идите-ка взгляните, — прозвучал из-за перегородки голос Кремня.
При свете мощного фонаря Глаузер-Рёйста нам открылось великолепное зрелище: ниже нас находился огромный гипостильный зал, многочисленные колонны византийского стиля образовывали в нём длинные сводчатые туннели, и всё это было наполовину залито тихим чёрным озером, поблёскивавшим в луче фонаря, как ночное море при свете луны.
— Не стойте там, — позвал нас Кремень. — Ныряйте ко мне, в это нефтехранилище.
Нам повезло, и нефть оказалась просто водой, застоявшейся в тёмном пруду, на котором начало расползаться беловатое пятно от воды, потихоньку льющейся из катакомб. Мы перелезли через остатки перегородки и спустились по четырём большим ступеням.
— В глубине зала есть дверь, — сказал капитан. — Идём туда.
В доходящей по шею воде мы молча пошли по одному из широких коридоров, в котором без проблем могло бы проплыть рыболовное судно. Несомненно, мы наткнулись на старую подземную цистерну города, старинное водохранилище, в котором александрийцы накапливали питьевую воду ко времени ежегодного нильского половодья, когда в дельту попадает красный ил из южных земель, знаменитая кара в виде кровавых вод, которую Яхве наслал, чтобы освободить иудейский народ от египетского рабства.
Добравшись до мощной, сложенной из каменных блоков стены, в которой была прорезана дверь, мы споткнулись о первую из других четырёх ступеней, поднявшись на которые, мы вышли из воды. Увидев вырезанную на одной из деревянных створок христограмму, мы ничуть не удивились; мы бы скорее удивились, если бы её не было. Так что капитан уверенно сжал деревянную ручку и толкнул дверь. Мы застыли на месте, вдруг оказавшись перед залом для поминальных пиршеств, точь-в-точь таким же, как многие залы на первом этаже Ком Эль-Шокафы.
— Что это, чёрт побери? — загремел голос Глаузер-Рёйста, когда он увидел,
Мы с Фарагом отстранили его и вошли в зал. Его освещало несколько факелов, а стены и полы были украшены изумительными гобеленами и коврами, и, хотя другой двери нигде не было видно, кто-то только что со всех ног отсюда удрал, потому что еда на расставленных блюдах дымилась, а тонкие алебастровые кубки были до краёв наполнены вином, водой и каркаде.
— Не нравится мне это! — сердито заворчал Кремень. — Если это поминальное пиршество, мы готовы!
Когда я услышала эти слова, меня охватил страх. Внезапно, не понимая толком почему, я почувствовала что-то зловещее в этом красиво украшенном зале, заполненном ароматами, исходившими от вкуснейших блюд с мясом, овощами и бобами.
— О… нет! — пробормотал за моей спиной Фараг. — Нет!
Я молниеносно обернулась, встревоженная его испуганным голосом, и увидела, что он стоит в распахнутой рубашке, судорожно держа руками её края. На его туловище была масса странных длинных, извивающихся чёрных чёрточек толщиной с палец.
— Господи! — завопила я. — Пиявки!
Стремительным порывом Глаузер-Рёйст оставил фонарь на краю стола и рванул пуговицы на рубашке. На его груди, как и на груди Фарага, было штук пятнадцать — двадцать этих отвратительных червяков, которые на глазах толстели, наливаясь горячей кровью, которую они сосали.
— Оттавия! Снимай одежду!
Было бы легко сострить по этому поводу, но мне было не до шуток. Пока я на грани нервного срыва расстёгивала блузку дрожащими руками, Фараг с капитаном сорвали с себя брюки. Ноги у обоих были довольно волосатыми, но, похоже, пиявок, которые в бесчисленном множестве прилипли к их коже, это не беспокоило. К сожалению, на мне было тоже полно этих гадких животных. Хоть от отвращения у меня стоял ком в горле и волнами подкатывала тошнота, я протянула руку к одному из девяти или десяти червяков, присосавшихся к моему животу, взяла его — он был мягким и влажным, как желе, и шершавым на ощупь — и потянула.
— Нет, не надо, доктор! — крикнул Глаузер-Рёйст. Боли я не почувствовала, как не чувствовала её и тогда, когда в меня впились эти гады, но как ни тянула, я не смогла её от себя отцепить. Её круглый рот представлял собой присоску, и, судя по всему, сосала она очень сильно. — От них можно избавиться только огнём.
— Что? — Мне стало плохо; по щекам полились слёзы от непомерного отвращения и отчаяния. — Мы же обожжёмся!
Но Кремень уже влез на одну из скамей и, вытянувшись во весь рост, схватил факел. Он направился ко мне с таким решительным видом и фанатизмом во взгляде, что от страха я отступила назад. Упершись в стену и почувствовав, что я придавила вязкую, упругую массу червяков, сосущих кровь из моей спины, я ощутила неудержимый позыв к рвоте. Я не сдержалась, и меня стошнило прямо на прекрасные ковры, но, не дав мне времени опомниться, Глаузер-Рёйст поднёс к моему телу пламя, и пиявки начали отваливаться, как зрелые плоды. Проблема была лишь в том, что он жёг и меня, и боль была просто нестерпимой. Мои крики переросли в вопли, когда Кремень поднёс ко мне факел во второй раз.