Последний Катон
Шрифт:
У нас уже не было ни холодного кофе в термосе, ни воды во фляге, ни бутербродов с колбасой и сыром в рюкзаке. У нас не было ничего, кроме множества ран, тягостной усталости и треска в суставах. Этой ночью от холода нас не защитили даже походные одеяла, потому что накануне они были разорваны и стали совершенно бесполезными. Так что либо Бог поможет нам выйти отсюда, либо мы присоединимся к многочисленным желающим стать членами братства ставрофилахов — а их наверняка было немало, — погибшим, пытаясь достичь этой цели.
Разум подсказывал мне, что, несмотря на кажущуюся действительность, наше положение не очень изменилось по сравнению с кругом Луны, потому
— Надо размяться, — пробормотал ещё сонный Фараг. — Кстати, доброе утро.
Мне хотелось обернуться и посмотреть на него, но я крепко-накрепко сдержала голову и поборола вдруг накатившее на меня глупое желание заплакать. Я уже начинала себе надоедать.
Глаузер-Рёйст встал и начал делать зарядку, чтобы размять затёкшие мышцы. Я не двинулась с места.
— Неплохо было бы заказать у портье завтрак.
— Я хочу очень горячего кофе-эспрессо с шоколадным кексом! — взмолилась я, воздевая вверх ладони.
— А как насчёт взяться за работу? — прервал нас Кремень, заложив руки за затылок и пытаясь оторвать себе голову.
— Разве что если вы хотите, чтобы мы выковали какую-нибудь статую из железа, из которого сделаны молоты! — пошутила я.
Капитан подошёл к груде молотков и встал перед нею с сосредоточенным видом. Потом он присел на корточки, и я потеряла его из виду, потому что его скрыла наковальня. Фараг привстал, чтобы видеть, что он делает, а потом поднялся и пошёл к нему.
— Что-то обнаружили, Каспар? — спросил он.
Тогда Кремень встал, и я снова увидела половину его корпуса.
— Ничего особенного. Самые обыкновенные молотки, — сказал он, взвешивая их в руке. — Некоторые раньше использовались, некоторые нет. Есть большие, маленькие и средние. Но, похоже, ничего особенного в них нет.
Фараг присел на корточки и тут же встал с ещё одним железным молотом в руке. Он поднял его вверх, покрутил им, подкинул в воздух и ловко поймал.
— Действительно, ничего особенного, — сокрушённо произнёс он и одновременно сделал шаг к наковальне и ударил по ней. Звук разнёсся по лесу, как колокольный звон. Мы оцепенели, а птицы стаями поднялись с верхушек деревьев и с криками улетели. Когда несколько секунд спустя гром утих, никто из нас троих не посмел шевельнуться, мы всё ещё были напуганы происшедшим и стояли, окаменев от страха, как статуи.
— Господи!.. — пробормотала я, нервно моргая и сглатывая слюну.
Кремень хохотнул.
— Хорошо ещё, профессор, что в них нет ничего особенного! Иначе вообще!..
Но Фараг не засмеялся. Он стоял с серьёзным, отсутствующим выражением. Ни слова не говоря, он повернулся, выхватил из рук капитана молоток и прежде, чем мы смогли вмешаться, снова изо всех сил ударил по наковальне. Я закрыла уши руками, когда увидела, как он замахивается с однозначным намерением, но это меня не спасло: удар железа по железу врезался мне в мозг сквозь кости черепа. Я вскочила на ноги и побежала к нему. В тысячу раз лучше поссориться, чем снова такое ощутить. А если ему взбредёт в голову использовать все молотки?
— Что это, интересно знать, ты делаешь? — грубо спросила я поверх наковальни, стоя с ним лицом к лицу. Но он не ответил. На моих глазах он сделал шаг назад, собираясь взять ещё один молот. — Даже не думай! — крикнула я. — Ты что, с ума сошёл?
— Басилея, Басилея! — отозвался он. — Подумай, Басилея! Пифагор!
— Пифагор?..
— Пифагор, Пифагор! Разве это не чудесно?
Мой мозг прокрутил всё случившееся
— Догадалась, да?! — улыбнулся Фараг, не сводя с меня глаз. — Ты уже знаешь! Правда?
Я кивнула. Пифагор Самосский, один из величайших греческих философов античности, родившийся в VI веке до нашей эры, создал теорию, согласно которой фундаментальной основой всего являются числа, и они же представляют собой единственный путь к разрешению загадки вселенной. Он основал нечто вроде научно-религиозного сообщества, в котором изучение математики считалось путём духовного совершенствования, и приложил все свои усилия, чтобы привить своим ученикам дедуктивный способ мышления. У его школы были многочисленные последователи, и она послужила начальным звеном целого ряда мудрецов, который через Платона и Вергилия (Вергилия!) протянулся вплоть до эпохи Средневековья. На сегодняшний день именно его исследователи называют отцом средневековой нумерологии, которой так тщательно следовал в «Божественной комедии» Данте Алигьери. И именно он, Пифагор, установил известную классификацию математических наук, которая больше двух тысяч лет служила основой квадривиума наук и в которую входили арифметика, геометрия, астрономия и… музыка. Да, музыка, потому что Пифагор во что бы то ни стало хотел найти математическое объяснение музыкальному ряду, который в то время был для людей величайшей загадкой. Он был уверен, что интервалы между нотами октавы можно представить с помощью чисел, и настойчиво работал над этой темой на протяжении большей части своей жизни. До тех пор, пока в один прекрасный день, как гласит легенда…
— А что, если кто-нибудь из вас объяснит всё это мне? — ворчливо заметил Глаузер-Рёйст.
Фараг обернулся к нему, как человек, только что вышедший из транса, и несколько виновато посмотрел на Кремня.
— Пифагорейцы, — начал он объяснять, — первыми заявили, что космос есть ряд совершенных сфер, описывающих круговые орбиты. Это теория о девяти сферах и семи планетах, на которой строится лабиринт, по которому мы пришли, капитан! Именно Пифагор изложил её первым… — Он на секунду задумался. — Как я раньше не догадался? Понимаете, Пифагор утверждал, что, проходя по своим орбитам, семь планет издают звуки, музыкальные ноты, которые сливаются в то, что он назвал гармонией сфер. Этот звук, эта гармоничная музыка не слышна людям, потому что мы привыкли к ней с нашего рождения. То есть каждая из планет издаёт одну из семи музыкальных нот, от «до» до «си».
— И как это связано с вашими ударами по наковальне?
— Оттавия, может, ты объяснишь?
По какой-то непонятной причине у меня в горле образовался комок. Я смотрела на Фарага и хотела только, чтобы он продолжал говорить, поэтому жестом отказалась от его предложения. Старая Оттавия умерла, с болью подумала я. Куда делась моя страсть к блистанию интеллектом?
— Однажды, — продолжил свои объяснения Фараг, — когда Пифагор прогуливался по улице, он услышал ритмичные удары, которые сильно привлекли его внимание. Они доносились из находившейся неподалёку кузницы, к которой и направился самосский мудрец, привлечённый музыкой ударов молота по наковальне. Он пробыл там долго, наблюдая за тем, как работают кузнецы и как они используют свои инструменты, и обнаружил, что звук меняется в зависимости от размера молота.