Последний козырь
Шрифт:
— Я хочу вас видеть в любом настроении! — радостно говорит Евгений и собирается добавить еще что-то, но Вера перебивает его:
— Пеняйте тогда на себя. Я предупредила вас и больше не несу за себя никакой ответственности. Жду вас в вестибюле метро "Охотный Ряд".
Схватив пыльник и не сказав родителям ни слова, Евгений выбегает на улицу.
— Сумасшедший! — укоризненно говорит Анна Емельяновна.
— Влюбленный, — уточняет Иван Сергеевич. — Когда я был в тебя влюблен, вел себя так же, и никто не считал меня сумасшедшим.
—
— Что теперь?
— Теперь ты уже в меня не влюблен?
— Я же не сумасшедший, чтобы быть влюбленным так долго.
У Веры действительно мрачный вид. Она протягивает руку Евгению, не улыбаясь.
— Что произошло? — спрашивает он тревожно.
— Ничего особенного. Просто я потеряла веру в человечество. Идемте отсюда куда-нибудь, тут страшно душно. Нет, никакого кино и никаких парков! Я бы с удовольствием ушла сейчас в пустыню, и чтобы ни единого живого существа вокруг…
— Тогда я просто не знаю куда… — беспомощно опускает руки Евгений, но она подталкивает его к эскалатору и выводит на улицу.
— Походим тут где-нибудь.
И они медленно идут по Пушкинской к Столешникову.
— Потерпите еще немного, и я все расскажу, — обещает Вера. — Хотя все это просто противно…
Они идут и идут, а Вера молчит. Вот уж и Столешников позади, а она еще не может никак решиться поведать что-то Евгению. Или, может быть, раздумала делать это?
— Когда звонила вам, надеялась, что расскажу обо всем и сразу легче станет, — начинает, наконец, Вера. — А теперь вот одолевают сомнения — нужно ли?..
— Так, может быть, и не нужно?
— Нет, непременно нужно! — решительно встряхивает головой Вера. — Ушла я из института, Женя…
— Как ушла? — не понимает Евгений.
— Совсем. Не буду в нем учиться…
Евгений даже останавливается от удивления.
— Не понимаю ничего…
— Не прошла я, оказывается, по конкурсу.
— Но ведь приняли же?
— Приняли потому, что папа дал там кому-то взятку… А сама я не сдала… не набрала нужного количества очков.
— Это вскрылось уже?
— Этого только еще не хватало! — испуганно восклицает Вера. — Нет, этого я не стала ожидать. Как только узнала от брата о папиной взятке, так сразу и подала в дирекцию института заявление. Но не в этом дело. Не это меня потрясло. Веру я в людей потеряла… Мой папа, которому я так верила, которым гордилась… как он мог сделать такое? Ну, пусть бы это мама или брат. Но он… Нет, теперь я уже никому не верю!
Евгению хочется успокоить, утешить ее, сказать, что нельзя так убиваться и терять веру в людей, но интуитивно он понимает, что утешения лишь еще более ожесточат девушку. Не тот характер, чтобы нуждаться в утешениях. Он уже знает по опыту, чем кончился однажды его призыв к благоразумию. И он молчит, лишь крепче сжимает ее холодную руку.
— Пожалуй, я правильно сделала, что не ушла тогда от мамы, — неожиданно заключает Вера.
Обрадованный Евгений уже хочет воскликнуть,
— Спасибо вам, Женя! Хорошо, что вы тогда отговорили меня от этого. Ну, а теперь проводите меня до метро. Я, кажется, немного успокоилась.
На следующий день Алехин приходит в управление без четверти девять, однако Миронова, обычно являющегося на работу очень рано, в отделе еще нет. Не приходит он и в девять. А в начале десятого в кабинет Миронова заглядывает Василий Андреевич Волков.
— Ты что сидишь такой кислый? — весело спрашивает он Алехина. — Удивляешься, что Миронова все еще нет?
— Не тому удивляюсь, что его нет, — уныло отзывается Евгений, — а тому, что он почему-то не интересуется документами, добытыми для нас Тихоновым.
— Плохо ты его знаешь, Евгений, — улыбается Волков. — Он ведь прикидывается только равнодушным. Ты когда сегодня пришел на работу?
— Без четверти девять.
— Ну, а он в восемь. Да и ночью несколько раз звонил в фотолабораторию. Мне тоже покоя не давал, просил поторопить лаборантов. А ты говоришь, равнодушный.
— Не знал же я этого, Василий Андреевич! Впечатление такое создавалось… Ну, а как там на пленке — есть что-нибудь интересное?
— Вот придет Миронов, тогда и узнаем.
Майор Миронов приходит спустя четверть часа. В руках его мокрые фотокопии накладных и несколько кусков фотопленки. Все это он аккуратно раскладывает на столе. Вид у него при этом сосредоточенный и невозмутимый, как всегда, так что догадаться о результатах исследования им фотодокументов просто невозможно.
Когда же, наконец, все снимки разложены на газетах, разостланных у него на столе, Миронов приказывает Алехину сходить за Волковым.
Василий Андреевич, с нетерпением ожидавший возвращения майора из фотолаборатории, тотчас же приходит к нему вместе с Алехиным.
— Ну, чем удивишь нас, Михаил Ильич? — оживленно произносит он, наклоняясь над фотографиями.
Миронов подает ему два куска фотопленки.
— Это, так сказать, фотоварианты накладной, по которой Пивницкий позавчера получил товар на березовской фабрике. На первой пленке отпечаток, полученный мною при проверке документов Пивницкого. На второй — фотокопии с накладной, оставшейся в конторе фабрики.
— А ты покороче, — нетерпеливо прерывает Миронова Волков. — Я ведь и без твоих пояснений эту механику знаю.
— А я не для тебя вовсе говорю все эти подробности, — спокойно замечает Миронов. — Это Алехину полезно послушать.
Тут только, вспомнив об Алехине, Василий Андреевич оборачивается к нему, довольно улыбаясь:
— А я-то думал, что с тобой никакой учебно-воспитательной работы не ведется. Ну-ну, давай дальше, — кивает он Миронову.
— А теперь берем мы эти пленки с фотокопиями накладных, — невозмутимо продолжает Миронов, — и накладываем их друг на друга…