Последний наследник
Шрифт:
В течение первых десяти лет после войны, старинные дома Русолема активно вступали в союзы с представителями аристократии Сино и новоявленными дворянами, что были возведены в ранг благодаря подвигам во время войны. Эти браки привнесли в старые дома "новую кровь" и были направлены на укрепление политического и экономического положения.
Однако, несмотря на видимые преимущества, такие браки часто были фиктивными и заключались в первую очередь ради экономической или социальной выгоды. Что привело к тому, что многие из этих союзов были лишены истинного сотрудничества и взаимопонимания,
Со временем, эта напряжённость начала проявляться в виде угрозы междуусобных войн, поскольку каждый дом стремился укрепить своё положение и власть. Эти конфликты могли привести к новому кругу внутренних раздоров, подрывая стабильность империи и создавая условия для возможных будущих конфликтов.
Таким образом, "Десятилетие браков" оказалось двойственным периодом для Русолема: с одной стороны, оно было временем восстановления и обновления аристократии, с другой — источником новых внутренних противоречий и угроз стабильности государства.
(Статья из проекта «Имперские Хроники»)
В самом сердце усыпальницы, которая словно переродилась в сад памяти и скорби, возвышалось древо — старинное и могучее. Оголённые ветви тянулись к небесам, в безмолвной мольбе, ища те лучи солнца, что редко пробивались сквозь высокие, белоснежные стены.
Свет, проникающий через каменные щели, был призрачным и неутешительным, лишь слегка касаясь пола зала, словно боясь разрушить атмосферу утраты и вечной тоски, царящую здесь. Вокруг древа, как немые свидетели прошлого, раскинулись клумбы. Разделены узкими тропинками, что вели к древу, предлагая путникам пройти сквозь аллеи памяти к самому сердцу скорби.
На клумбах расцветали цветы, каждый из которых был словно эхом ушедшей эпохи, символом уникальности и неповторимой красоты, что уже не вернуть. Они плелись в мрачный узор, окрашенный в оттенки увядания и забвения, и каждый лепесток был пропитан тихой печалью об ушедших людях.
Молодой человек стоял рядом с дядей, у двух клумб, где в причудливом хороводе переплетались алые лилии и белые розы. Воздух был наполнен запахом свежести и тяжкой печалью, что лишь углубляло горечь момента.
Лиомин, чей взгляд утопал в белоснежных лепестках роз, искал утешение, казавшиеся таким недостижимым. Мужчина начал говорить, слова вырывались с трудом, словно каждое из них было тяжёлым камнем: - Сестре... стало плохо, как только пришла новость о твоей пропаже.
Голос губернатора дрожал, словно лист на ветру, и эхом отдавался в тишине могильных стен. В глазах, застывших и прозрачных, как стекло, отражалась бездонная грусть, взирающая на маленький островок белых роз.
Мужчина продолжил. Шёпот был почти неслышен, как далёкий ветер: - На одном из обедов... сестра вдруг сказала: 'Я чувствую, что он умер'." В этот момент, после её слов в тишине обеденного зала беззвучно скатились слёзы. Спустя неделю она... она ушла из жизни. Врачи говорили, что она запустила проблемы с почками, и они... они отказали.
Руки невольно сжались, как если бы пытались удержать ускользающую жизнь, - Странно, что заметили это так
По залу мягко пронёсся лёгкий ветерок, слабо колыхая бутоны белых роз. Рука Лиомина осторожно прикоснулась к одному из цветков, мужчина медленно растирал лепесток между большим и указательным пальцем, словно пытаясь утешить собственную боль через краткое прикосновение с красотой.
– Твой папа продержался на год и один день дольше, – начал губернатор, чей голос был спокойным, но в нём чувствовалась тяжесть, когда мужчина отпускал лепесток. Ветерок игриво подхватил часть цветка, словно пытаясь утешить Лиомина своей лёгкостью. Дядя Ториана следил за лепестком, затем взгляд остановился на раскрывшемся бутоне ярко-алой лилии, которая, казалось, собрала в себе всю жизненную силу, чтобы противостоять ветру.
– Честно с ночи, когда сестра ушла к предкам, он стал тощать и слабеть, – продолжил мужчина, чьи брови нахмурились от боли воспоминаний.
– Лицо впало, кожа обтянула череп, и постепенно фигура сгибалась, как будто каждый день отнимал у него часть сил, - голос Лиомина звучал тяжело, мужчина делал паузы, словно каждое слово весело на нём, добавляя в воздух дополнительную печать скорби.
– Он весь год занимался делами семьи. Готовил документы для наследства, подгонял отчёты, – руки невольно сжались, как если бы губернатор сам пытался удержать ускользающую жизнь шурина.
– Будто призрак, который задержался на этом свете и должен был завершить дела при жизни. Так и вышло, что, оформив завещания для тебя, он умер той же ночью, – голос Лиомина дрогнул и мужчина отвёл взгляд, словно пытаясь скрыть свою уязвимость.
– Видимо, старик верил, что ты жив, – в этих словах звучала не только скорбь, но и надежда, что смерть не была напрасной.
Рассказ дяди проник в душу молодого человека, заставляя глаза невольно наполниться слезами, усиливая уже едва скрываемую боль. Юноша сжал губы в тонкую линию, пытаясь удержать в себе проступающие эмоции. Порыв ветра, пронёсшийся мимо, казался отголоском внутренней борьбы, словно природа сама откликнулась на страдания. Плечи дрогнули, а руки судорожно сжались в кулаки, как будто Ториан пытался схватить и удержать ветер — или свою ускользающую уверенность.
Молодой человек присел между двух клумб, окружённый цветами, что были любимыми у родителей. Юноша медленно прикоснулся к каждому растению, пальцы задерживались на лепестках, передавая тепло воспоминаний, что хранились в сердце.
– Я помню, как они шуточно ругались из-за места для своих любимых цветов, – произнёс Ториан, чей голос звучал мягко, с нотками ностальгии, вспоминая беззаботные споры родителей. Уголки губ поднялись в лёгкой улыбке, а глаза заблестели от ностальгии.
– Мама была против, чтобы папины лилии росли в теплицах или внутри купола. Слишком мощный был аромат этих цветов, – молодой человек вздохнул, и взгляд стал мечтательным, словно юноша мог ощутить запах прямо сейчас.