Последний парад

Железников Владимир Карпович

Но его слова произвели на Сергея Алексеевича неожиданное действие. Он согласился на предложение, и даже с охотой, потому что Витька тогда тоже фотографировался. Пусть, пусть все снова повторится.

– Пожалуй, - сказал Сергей Алексеевич.
– Мальчика.

– Сейчас. Хорошо, - обрадовался фотограф.
– В лучшем виде.
– И он начал развинчивать треножник.
– Фирма хоть и старая, но опытная.
– Фотограф старался все делать быстро, но он уже не молодой, и ему это плохо удавалось.

– Нет, не здесь, - Сергей Алексеевич подошел к фотографу

и тронул его за плечо.
– На камне.

– О!
– сказал фотограф.
– Вы знаете толк в натуре.

Фотограф шел впереди них, сильно припадая на одну ногу. Когда он опередил их на достаточно большое расстояние, Коля, метнув на Сергея Алексеевича осторожный взгляд, спросил:

– А что было дальше?

– Я спросил его: "Тебе не страшно, сынок?" - "А кого мне бояться? Фашистов?
– сказал Витька.
– Надо будет, я дурачком прикинусь. Местный, мол. Ищу корову".

Он оборвал рассказ, не досказав самого страшного. Этого уже нельзя просто рассказать, сложив обыкновенные слова в обыкновенные предложения. И Коля молчал. "Все понял", - с благодарностью подумал Сергей Алексеевич.

...А сам он в это время провожал Витьку. Они шли мимо красноармейцев. Мимо тяжело раненных, мимо женщин с детьми. Над их головами пролетели немецкие самолеты, но никто не поднял головы к небу.

Витька на ходу снял ремень с пистолетом, гимнастерку, пилотку и все отдал ему.

"Если из деревни нельзя будет выйти, не выходи, - сказал он.
– Мы будем тебя ждать".

Витька улыбнулся, чтобы ободрить, и ушел.

Он сделал еще несколько шагов следом за ним, посмотрел в спину сыну, в худенькие плечики, в тоненький стволик шеи.

Коля убежал вперед, к фотографу, который уже примостил аппарат около камня, и теперь они оба поджидали Сергея Алексеевича.

– Садись на камень верхом, - сказал Сергей Алексеевич.

– Будешь кавалеристом, - рассмеялся фотограф.
– Впрочем, сейчас кавалерия уже не в почете.
– И повернул голову к старику: - А?

– А вы давно здесь работаете?
– спросил вдруг Сергей Алексеевич.

– Тридцать лет, - ответил фотограф.
– За исключением этой проклятой войны.

– Тридцать?
– переспросил Сергей Алексеевич и подумал, что, может быть, этот человек снимал когда-то и Витьку.

Коля тем временем влез на камень и уселся между двух его выбоин.

– Внимание!
– крикнул фотограф Коле.
– Смотри сюда... Сейчас вылетит птичка.

– Она в клетке, - пошутил Коля. Это он сделал для старика.

– Ого!
– сказал фотограф Сергею Алексеевичу.
– Ваш мальчик не лишен юмора.
– Припал к аппарату: - Готово!
– Сложил аппарат и стал выписывать квитанцию.
– Скажи-ка твой адрес...

– Садовая, пятнадцать, Костылев Коля.

– Все удовольствие пятьдесят копеек. Тридцать за фотографию и двадцать за доставку.

Сергей Алексеевич достал деньги и протянул фотографу.

– Так вы говорите, что еще до войны здесь работали?
– спросил Сергей Алексеевич.

Коля, услыхав вопрос, тихо сполз с камня, подошел

и теперь ждал, что ответит фотограф. Ему все время хотелось чуда, чуда! Чтобы сын старика вдруг оказался жив и хотя бы оказалось, что этот хромой, смешной фотограф помнил и знал Витьку.

– Молодой был, глупый, - ответил фотограф.
– Не хотел учиться.

Сергей Алексеевич не перебивал фотографа, хотя нетерпеливо поджидал, когда же тот закончит, чтобы задать следующий вопрос. А потом сдержанно спросил:

– А у вас не сохранилось случайно довоенных фотографий?.. Невостребованных.

– Что вы, боже мой, - сказал фотограф.
– В войну не такие ценности пропадали.

Коля видел, как опечалился Сергей Алексеевич, но, все еще надеясь на что-то, спросил:

– А вы когда-нибудь фотографировали на этом камне мальчика?.. Давно-давно, еще до войны.

– Я?
– Фотограф улыбнулся.
– Тысячу мальчиков в разных возрастах. Заметил, что его ответ не понравился им, и добавил: - Впрочем, фотография тоже историческая ценность. Можно сказать, реликвия. Память о прошедшем. Нет, кажется, он им не угодил, не догадался, чего они от него хотят. Простите, - и захромал своей дорогой.

ЖИВАЯ ДУША

Сергей Алексеевич сидел на скамейке у моря, слушал его однообразный шорох, а сам ловил чутким, привычным ухом то, что делалось позади него. Он сегодня уезжал и ждал Колю, который обещал проводить его к автобусу.

Ему нравилось ждать Колю и сидеть прислушиваясь, и вообще хорошо, что можно ждать Витькиного двойника.

Это была его последняя радость.

У него тренированное ухо, всю жизнь ему приходилось прислушиваться, и он легко вылавливал голос Коли из общей разноголосицы, когда тот издали окликал его.

В сорок первом, летом, когда они уходили из Прибалтики, он нарвался в лесу на немецкого солдата. И он, и солдат бросились в разные стороны и замерли. Он лежал не шевелясь. Знал самое главное - не шелохнуться и ловить малейший шорох врага. Кто первый шелохнется, тот и погиб. Война - тоже охота, это он усвоил отлично. И торопиться не надо. Муравей пополз у него по лицу, но он только оттопырил нижнюю губу и дунул. Через полчаса в кустах напротив зашелестело - немец устал лежать неподвижно. А он в этот момент подобрался поближе к врагу, стараясь зайти с тыла. Немец снова заворочался, и тогда он неслышным движением опустил руку, и пистолет, который он все эти дни носил в рукаве кителя, скользнул в ладонь.

Еще не было случая, чтобы он промахнулся. Он уже готов был выстрелить, он уже приговорил этого невидимого врага к смерти, приподнял руку с пистолетом, нащупывая глазом место, где притаился немец, когда тот приподнялся над кустом. Теперь он видел его спину и железную каску на тоненькой шее и на секунду задержал выстрел. Ему показалось странной и противоестественной такая по-ребячьи тоненькая шея под такой тяжелой каской.

Немец оглянулся и замер в ужасе. Даже не пытался шарахнуть в него очередью из автомата... Мальчишка лет девятнадцати, худой, в веснушках, в каске, съехавшей на глаза.