Последний парад

Железников Владимир Карпович

ДРАКА

Коля пропустил мимо всех пассажиров с лайнера, вздохнул и вошел в магазин. "Почему это никогда не бывает все совершенно хорошо?
– подумал он.
– Вот, например, родители. Ждешь, ждешь их, а они не едут".

Раньше он думал, что все люди на земле делится на две половины: одни наши и за нас, другие - против, враги. А теперь он с сожалением открыл для себя, что в "нашей половинке" люди тоже бывают всякие. Иногда не понимают самых обычных вещей. Тиссо... Сильный, красивый, а зачем-то унизил Сергея Алексеевича. Разве ему трудно было сказать доброе слово? А Юрка около него

вьется вьюном.

Кажется, он ничего не забыл купить, о чем просил Сергей Алексеевич. "Ничего себе. Доплыл до Горбатой скалы. Жалко только, что заболел". Купил в аптеке все лекарства, кроме одного, и решил забежать в поликлинику к тете Кате, попросить у нее это лекарство.

В поликлинике лекарства тоже не было, и Коля побежал к выходу.

– Подожди ты, сердобольный!
– окликнула тетя Катя.
– Тебе письмо пришло.

"Наконец-то", - подумал Коля, и радость, чудная радость, овладела им.

Всяк его поймет, кому приходилось ждать. А теперь все кончилось благополучно и начинался настоящий праздник. Он повернулся, чтобы лететь домой за письмом.

– Юрка его взял, - только и успела крикнуть тетя Катя.
– Он в цирке...

А Коля уже бежал по улице. В цирке так в цирке, хотя каждая встреча с Тиссо ему была неприятна.

Юрку он увидел еще издали. Тот, стоя за изгородью, мыл лошадь Тиссо.

– Давай письмо, - нетерпеливо сказал Коля.

– Лезь в карман.
– У Юрки были мокрые руки.

Коля вытащил из Юркиного кармана письмо, опустил авоську с продуктами на землю, торопливо разорвал конверт, но вместо письма оттуда вытащил собственную фотографию.

– От папеньки и маменьки, - сказал Юрка и заглянул через Колино плечо, увидел фотографию и добавил: - Ничего. Шедевр.

Коля спрятал фотографию, он явно разочаровался. Из цирка вышел Тиссо и, незамеченный, подошел к мальчишкам.

– Тиссо обещал меня с осени устроить в цирковую школу, - расхвастался Юрка.

– Слушай его больше, - сказал Коля.
– Трепач твой Тиссо.

– Полегче, полегче, - сказал Юрка.
– Еще неизвестно, кто трепач.

– А как он разговаривал с Сергеем Алексеевичем?
– возмутился Коля. Это благородно, по-твоему?.. А ты к нему подлизываешься. Смотреть противно!

– Брось меня воспитывать, - сказал Юрка.

Коля повернулся, чтобы уйти, и натолкнулся на Тиссо.

– А, брат милосердия, - сказал Тиссо.
– Ну, как твой старик?

– Ничего, - ответил Коля.

– Он что, обиделся на меня?

– На вас?
– Коля посмотрел с вызовом на Тиссо: - Чего ему обижаться. У него есть дела поважнее.

– Ну да, - сказал Тиссо.
– Он большой начальник.

– Дядя Гена, а что было бы, если бы вы этого старого хрыча пальцем толкнули?
– засмеялся Юрка.
– Рассыпался бы в порошок.

– Дурак ты, - сказал Коля.
– И подлиза.

– Здорово он тебя, - сказал Тиссо.
– Не в бровь, а в глаз.

– Слушай, ты, умный!
– со злостью сказал Юрка.
– Раз ты такой благородный, может быть, тебе противно жить в нашем доме?

– А я не у тебя живу, - сказал Коля.
– Вот приедет отец, и уеду.

– Дядя Гена, послушайте его...
– закричал Юрка.
– Отец, отец...

А он ему вовсе и не отец.

– Юрка, Юрка, - притворно возмутился Тиссо.
– Ты что?

– Так он ему правда не отец, - сказал Юрка.
– Он женился на его матери, когда ему был год!

– Врешь!
– закричал Коля.
– Сволочь!
– И не помня себя бросился на Юрку.

Тиссо поднял его, отнес в сторону и поставил на землю.

– А еще братья, - сказал он.
– Нехорошо.

БОЛЕЗНЬ

Сергей Алексеевич тем временем лежал и ждал Колю. Иногда он проваливался в полусон, и ему казалось, что он ранен, но это ныла простреленная нога...

Вот он услышал рокот самолета - его везли в Москву в госпиталь, к знаменитому Мандрыке, - и увидел немецкий истребитель, промелькнувший над ним, и вспомнил свои слова: "Моя песенка спета", которые прозвучали в нем тогда без всякого страха, но с жалостью подумал о молоденьком летчике, "хозяине" его самолета.

Потом Сергей Алексеевич очутился в кабинете, на стенах которого висели плакаты времен гражданской войны. Перед ним, расставив ноги в новеньких сапогах, в широких красных галифе и френче, стоял друг его детства Шаблов, по прозвищу Васька-банщик.

"А что вы вчера делали в церкви?
– закричал Васька-банщик. Отвечайте!"

"Васька, ты что?
– удивился он.
– Я отца хоронил".

"Как разговариваете!
– кричал Васька.
– Вы куда пришли? Забыли?.. Голос Васьки приобрел сверхъестественную силу.
– Командир атеистической Красной Армии не имеет права ходить в церковь".

"Выходит, "мертвым гнить, а живым жить"?!
– спросил он.
– Эх, ты!.." повернулся и пошел к дверям. Но, по мере того как он шел, двери все отдалялись и отдалялись, и кабинет Васьки-банщика стал бесконечным. И тогда он побежал. Он бежал и бежал и вдруг стал уменьшаться в росте и наконец превратился в мальчишку. И тут же увидел своего отца. В каждой руке отец держал по новенькой галоше на малиновой подкладке: он был, легонько пьян и смотрелся в галоши, как в зеркало.

"Теперь куплю тебе буквы с вензелями, и будешь ходить в галошах при вензелях, как господин директор или путейский инженер.
– Отец смеялся, и его бороденка мелко дрожала.
– Барином тебя сделаю.
– Начал крутить перед его носом галошами и пританцовывал: - Барыня, ба-ры-ня... Судары-ня, ба-ры-ня!.."

"Комроты Князев, смир-р-р-но!" - услышал он крик Васьки-банщика, хотел притвориться, что это относится не к нему, но быстро-быстро стал расти и превратился в комроты Князева.

"Кругом!
– донеслось до него.
– Шагом м-м-марш! Ать-два... Выше ногу... Носок оттяни..."

Он возвращался к Ваське-банщику, четко печатая шаг, расправив плечи, вынув раненую руку из перевязи, вытянув руки по швам. И тут он увидел, что Васька-банщик держит его галоши. "Отдай, отдай!" Выхватил у него галоши, крепко прижал к груди и бросился наутек. Бежал до тех пор, пока не оказался у собственной комнаты. Осторожно приоткрыл дверь и в образовавшуюся щель увидел Лусию. Она сидела в напряженной позе на их диване, на этом широком кожаном диване, одетая в светлый костюм, который был на ней в тот последний день. На голове шапка-ушанка.