Последний пир
Шрифт:
— Я больше люблю свой замок.
Элоиза фыркнула.
— Презрение к Версалю и его обитателям у вас на лбу написано. Видели бы вы лицо маркиза де Коссара, когда вы сказали про «других животных»…
Странно было слышать полный титул Жерома. Уж не хочет ли она сказать, что сама недолюбливает маркиза? Подозрительно все это — он буквально сводит меня с Элоизой.
— Версаль гниет. Однажды он просто рухнет.
— Он прогнил насквозь. Если ему суждено рухнуть, он бы давно рухнул.
— А вы бы помогли? — хитро спросила Элоиза.
— Я
Она взглянула на смесь роскоши и упадка вокруг: прохудившиеся портьеры, коврики, пропитанные собачьей мочой, по бокам от камина — мраморные нимфы с безупречными грудями, испещренными серыми пятнами.
— И ничего бы не оставили?
— Разве что зверей. Они не по своей воле очутились в этой тюрьме.
— Однако я слышала, что вы и сами держите у себя диких животных.
— В куда лучших условиях.
— Уютный плен — все равно плен. Вы так не считаете?
Вдруг подол ее платья приподнялся — я даже подумал, что мне почудилось, но она стала задирать юбку все выше и выше, покуда не открылись колени и темнота между ними.
— Маркиз, вы не ответили.
— Почти все они погибли бы на воле.
— Полагаете, свобода погубит и нас?
— Я думал об этом.
— Разумеется, — ответила Элоиза. — Эта мысль посещает всех умных людей.
А ведь я в самом деле хотел освободить своих животных — может, она и об этом догадалась? Остановило меня лишь то, что их все равно перебили бы крестьяне или местные власти. А если бы я отправил их в родные края, их убили бы звери, никогда не знавшие неволи. К тому же мне нравилось жить среди диких животных — они помогали мне не забывать, что когда-то и я был диким зверенышем. Да, вероятно, Элоиза права: свобода бы нас погубила. Всех без исключения.
— Маркиз… Будьте любезны, поставьте свечу на пол.
Я поставил серебряный подсвечник на то место, которое она указала, после чего Элоиза широко развела колени в стороны. Пламя свечи осветило ее половые губы, сверкнувшие влажной усмешкой. Чтобы вновь наполнить ее бокал, мне пришлось перешагнуть свечу и встать у нее между ног.
— Говорят, вы попробовали все. А изведали ли вы боль?
— Чужую или свою?
Она чарующе улыбнулась.
— Любая считается.
Я никак не мог понять, шутит она или говорит серьезно. Во что меня втянул Жером? Я всегда думал, его желания просты. Красивые женщины — и как можно больше. Однако Элоизу простой не назовешь.
— Итак?
Я помотал головой.
— Какая жалость! Вам стоит попробовать.
Подняв с пола свечу, Элоиза уверенным движением наклонила ее в сторону и капнула жидким воском на внутреннюю сторону своего бедра. Я вскочил со стула, но девушка одарила меня столь насмешливой улыбкой, что я, смутившись, сел обратно.
— Великий д’Ому! Человек, который может съесть что угодно, испугался капельки горячего воска.
Она налила еще немного себе на ладонь и сжала кулак: между пальцев выступили капли воска.
— Зачем вам это? — спросил я.
— А
— Потому что я хочу все попробовать.
— Да, но чем объясняется это желание?
Когда я сказал, что новые вкусы помогают мне чувствовать себя живым, она улыбнулась и ответила, что увидела во мне родственную душу в тот самый миг, когда я совладал с ее лошадью. Именно тогда она решила соблазнить меня не по распоряжению Жерома, а по собственной воле. Если бы не лошадь, к этому моменту мы бы уже переспали, и все было бы кончено. Она говорила это с непринужденной улыбкой на устах, чем изрядно меня потрясла — хоть я и старался не подавать виду. Даже Манон, куда более откровенная в подобных разговорах, чем Виржини, никогда бы не отважилась сказать такое.
— Вы чуть не погибли.
— Но не погибла же. — Поставив свечу на стол, Элоиза спросила: — Вам нравится то, что вы видите?
По ее хитрой улыбке я понял, что ответ она знает и сама. Конечно, Элоиза мне нравилась. Приятно было смотреть на ее молодую кожу и упругую плоть. Как же иначе? Приняв мое молчание за согласие, она рассказала о правилах игры. Мне полагалось уронить ровно двенадцать капель воска на ее обнаженное тело. Куда угодно. Выбор за мной. Если я найду нужные точки, Элоиза будет моей. Если же нет — все кончено.
Она опустила юбку и отвернулась.
— Сначала расстегните пуговицы.
Я принялся одну за другой расстегивать мелкие пуговки у нее на спине. К тому моменту, когда добрался до последней, мои пальцы уже не дрожали. Лишь тогда я позволил себе скинуть платье с плеч Элоизы: оно легло пышным облачком у ее ног. Ленты нижней юбки она развязала сама и шагнула на голый пол. У нее оказалось пышное тело с молочно-белой кожей и клубничными сосками. Кучерявые волосы между ног напоминали шафран. На раненой лодыжке была повязка. Я взглянул на дверь, понимая, что уйти еще не поздно.
— Ты ведь этого хочешь! — сказала Элоиза.
Она была права. Я хотел. По моей просьбе она легла лицом вниз на парчовую козетку, согнув ноги в коленях и положив их на подлокотник. Голову она свесила с изножья, а руки я привязал к ножкам с помощью ветхого подхвата для штор. Все это время я чувствовал, как она улыбается. Второй подхват я просунул ей под живот и завязал вокруг талии, как тугой пояс. Затем отошел, чтобы полюбоваться результатом.
— Так и знала.
— Что?
— Что ты все поймешь.
Я хотел возразить, что ничего не понимаю в происходящем, но это было бы ложью. Во мне пробудился знакомый голод. Я чувствовал, как он растет и уже почти сравнялся с соленым голодом, исходящим от ее тела. Взяв свечу, я откинул волосы с плеч Элоизы и капнул первую порцию воска ей на шею. Она вздрогнула. Выжидая по десять секунд между каплями, я стал поливать ее горячим воском, всякий раз тщательно обдумывая свой выбор: одну каплю на ступню, другую на плечо, третью на поясницу. Когда последняя капля упала промеж безупречных белых ягодиц, Элоиза с криком кончила.