Последний поцелуй

Клэр Джессика

Я игнорирую его. Раз ему стыдно за то, кто я есть, может, пойти есть в одиночестве. Я больше ничего не хочу делать с ним вместе.

– Карен?

Игнор.

Он касается рукой моей юбки и гладит моё бедро. Это интимная ласка. Я должна сходить с ума оттого, что он переносит микробов на меня, но мне просто больно, больно, больно.

– Ты делаешь вид, что злишься на меня, Карен? – спрашивает он лёгким дразнящим тоном.

Я продолжаю игнорировать его даже тогда, когда мы добираемся до отеля. Мне хочется плакать. Думала, что нашла друга, которого

могла бы открыто коснуться, кого-то, кому я могла бы доверять. Кого-то, кто понял бы меня, не смотря на все мои слабости и причуды.

Он предал меня наихудшим образом. Из меня катятся слёзы. Хуже всего то, что я думаю, что он даже не понимает, какую боль он мне причинил. Как он смог? Он нормальный. Я странная.

Машина останавливается у отеля. Я игнорирую его, когда мы выходим. Уверена, вокруг прекрасная архитектура, что там фонтаны и скульптуры. Но всё, что я ощущаю – это море кишащих людей. Я начинаю чесаться, будто по коже ползают муравьи. Мне хочется зайти внутрь, в тёмную тихую комнату и спрятаться. Достать свой ноутбук, начать что-то взламывать и забыть о внешнем мире.

Хотя... у меня нет моей кепки. Тяжёлая грусть наполняет моё тело. Ещё тогда, когда он не хотел возвращаться за моей кепкой, я должна была понять, что он меня не понимает. Я обманывала себя.

Когда мы заходим в нашу комнату, я тихо плачу.

Глава 15

Василий

Я заставил её плакать. Это настоящие слёзы, признаки страдания и боли, а не те, которыми пользуется Елена, чтобы манипулировать мной. Эту боль создал я. Высушенное пустое место у меня в груди медленно проворачивается. Чувствую сильный удар. Затем ещё один.

Кровь бешено несётся по моему телу, вызывая покалывания в конечностях, будто моё тело переживает болезненное пробуждение. Озабоченность, которую я испытывал, когда называл Наоми сиреной и угрозой – ложь. Я сам должен её бояться. Она не меняет меня, а скорее заставляет хотеть изменится. Для неё.

Поднимаясь в лифте на седьмой этаж, я сжимаю руки в кулаки оттого, что мне хочется утешить её, но не знаю, как это сделать. Швейцар идёт вместе с нами по коридору, думая, что мы поругавшиеся новобрачные. Не сомневаюсь, он видел много несчастных пар. Нам не стоит тут задерживаться, потому что он запомнит нас – худую плачущую брюнетку с грубым русским.

Дворецкий просовывает ключ в механический слот, где мерцают огоньки. Я с беспокойством смотрю на молчаливо плачущую Наоми, а он начинает показывать нам комнаты в люксе, открывая двери на террасу. Когда внезапный прилив шума с улицы заставляет её вздрогнуть, я яростно кричу на швейцара, и он с благодарностью выбегает.

Закрыв двери, я задёргиваю занавески, чтобы свет дневного солнца не проникал внутрь. Возможно, ей больно глазам.

В мини-баре я нахожу водку, дешёвое виски, а также бутылки красного и белого вина. Это белое, думаю я. Ей нравятся бесцветные жидкости.

Она стоит в центре большой комнаты

и не двигается. Перед ней обеденный стол, а за ним шумная терраса. С другой стороны я замечаю ещё одну дверь на террасу. Я беру девушку за руку и усаживаю на подушки её неподатливое тело.

– На, выпей, – предлагаю я, но звучит грубо, скорее, как приказ, а не предложение.

Вместо этого, она игнорирует меня, обнимая себя за талию, и начинает раскачиваться. Слёзы превращаются в панику. Незнакомое окружение, способ, которым я решил проблему на таможне, шум толпы в аэропорту – всё это сказалось на ней. Вскоре, она дрожит.

Может быть, холодно? Поспешив в спальню, я стягиваю одеяло с кровати, выношу его и накидываю ей на плечи, но её дрожь не уменьшается. Когда солдатам холодно, они собираются вместе и делят тепло друг друга. Близость обеспечивает не только тепло, но и комфорт. Я проскальзываю под одеяло и заключаю Наоми в свои объятия.

Чувствую сквозь пиджак и рубашку её яростную дрожь. Сейчас вблизи я вижу, как она напряжённо совершает повторяющиеся суетливые движения своей головой и шеей. Неконтролируемый характер этих движений сильно отличается от того приступа, который она разыграла перед Алексеем. Знаю, меня больше не обманешь. Не хочу видеть её в таком состоянии в будущем.

– Наоми, прости. Я не должен был это говорить. Ты должна знать, что я считаю тебя самым умным человеком, которого когда-либо встречал. Я обошёл ради тебя весь мир.

Я рассказываю ей о своих длительных поисках императора, о деньгах, которые потратил на это, и тех местах, которые посетил. Рио был моей последней надеждой. Я говорю снова и снова, пока её дрожь не отступает.

– Твоё... – я подбираю медицинский термин, ведь, кажется, аутизм или синдром Аспрегера становятся социальной проблемой. – Твоё состояние ничего не значит для меня. Ты просто Наоми. Блестящая и...

– Повреждённая? – задыхается она.

Чувствую себя неумелым и невежественным.

– Нет. Идеальная. Это я повреждённый.

Она фыркает от отвращения, будто мои слова бессмысленны. Я пробую ещё раз.

– Мы всё так или иначе повреждены. Мне жаль, что я был не осторожен в словах. Это не повторится. Я переживаю, – признаюсь я. – У меня ведь есть оружие на всякий случай, и я не хочу больше сцен.

– Оружие? – она садится, поправляя волосы.

– Да, оружие и ещё дополнительные паспорта. Обычно мы не проходим таможенный контроль, просто штамп и кивок головы. Не понимаю, что изменилось сегодня, – смеюсь я.

– Ты должен был мне сказать. Я могла бы подделать приступ или ещё что-то, – восклицает она.

– Да, я допустил ошибку, – я стараюсь об этом больше не говорить, потому что сейчас она успокаивается.

– Очевидно, – она убирает волосы за уши, не признавая моего широкого жеста.

Я никогда не допускаю ошибок. Это показывает мою слабость, а я не слаб. И всё же я здесь и стою на коленях. Я вскакиваю на ноги.

– Давай поедим, а потом пойдём и купим тебе компьютер.

– А что в меню?