Последний поединок
Шрифт:
Иштван встряхнулся и закивал головой:
— О, да! Предлагали стать переводчиком при штаб. Высокий карьера! Но я — спортсмен. Я учился говорить по-русски, когда был совсем маленький. Мой отец бывал в России, в плену. Это во время Австро-Венгерская империя, такой усатый, сердитый старичок Франц-Иосиф — император… Он послал моего отца воевать. Когда кончился плен, отец привез из Россия хороший, душевный песня. Он больше ничего не привез. Он полюбил Россия.
— Мы хотели видеть вас, капитан, чтобы рассказать о своем большом горе, — сказал Русевич. — Были у нас
Смуглое лицо Иштвана стало серьезным и строгим, он сразу протрезвел.
Николай подробно рассказал о маленьких «завхозах» команды, о горе их матерей.
— Мы пришли к вам в трудную минуту, капитан. Где нам искать их? Дайте совет.
Иштван долго молчал, глядя на пустынную улицу и хмуря брови. Вдруг он закашлялся и вытер платком лицо:
— Вы называете это «трудная минута»? Вы, русские, умеет видеть чужое горе. Почему вы не подумайт о себе?
Резко поднявшись со скамьи, он спросил уже суховато:
— Где я могу видеть вас? Да, сегодня. Пусть это будет поздно вечером.
Климко дал ему свой адрес. Иштван повторил его, а потом записал в блокнот.
— Хорошо. Идете домой. У футболист, вы знаете сами, много знакомые. В Будапеште меня знает каждый дворник и каждый генерал… Здесь тоже. Ждите.
Возвращаясь на квартиру Григория, они зашли к Вере Кондратьевне домой. Мальчуган дома не появлялся. Дважды сюда приходила мать маленького Котьки — о нем тоже не было никаких вестей.
Забравшись к Григорию на антресоли, Алеша и Русевич попробовали было сыграть партию в шахматы, но игра не клеилась. Старые ходики на стене как-то особенно четко отсчитывали секунды. В квартире было так грустно и тихо, как бывает всегда, когда кого-нибудь безнадежно ждут. Вот ходики пробили девять часов. Потом, шумно вздохнув, ударили десять.
Иштван явился после одиннадцати, когда его уже не ждали, попросил воды, выпил не отрываясь большую кружку и устало сел на диван. В этот вечер ему пришлось основательно побегать, пока он не выяснил кое-что. Мальчики скоро будут дома. Их действительно задержали, так как стало известно, что один из них пробрался на крышу раздевалки и, возможно, подслушивал, о чем говорилось на совещании команды «Люфтваффе». Ничего толкового, впрочем, от сорванцов добиться не удалось, хотя их порядочно секли, особенно старшего.
— Мальчики скоро возвращаться, — заверил он. — Теперь, я думай, нужно заботиться о взрослые.
— Когда же они возвратятся? — допытывался Климко.
Иштван досадливо нахмурил брови:
— Два дня, три дня… Вам нужно думай о себе.
Он привстал с дивана, глянул на двери, на окна.
— Нас никто не подслушивает, — сказал Николай. — Все спят.
Иштван решительно тряхнул головой, вытянул руки, сжал кулаки:
— Русский говорят: двум смертям не бывай. Правильно! Однако печально… Вы говорят и так: береженого бог сторожит. Очень умно! Помните, я однажды говорить вам, что готов отправиться с такой команда, как ваша, ехать очень далеко. Эти слова сами явились, потом я много думать об эти свои слова. У меня в
Русевич и Климко переглянулись: почему этот славный малый вдруг вздумал шутить? Но Иштван не улыбался.
— Я один из организатор венгерский футбол. Я веду переговор на самой деловой нога! У нас, в Венгрия, хороший футболист больше знаменитый, чем средний премьер-министр. Вас примут в наш лучший команд. Я доставляю вас в Будапешт, одеваю в элегантный костюм, плачу вам деньга. Американцы говорят «бизнес». Мы называем по-русски — «дело». Будем делать дело, иначе… Вы понимайт? Я не хочу это слово произносить.
— Сначала я подумал, господин Иштван, что вы шутите, — заметил Алексей.
Иштван разжал кулаки и протянул Русевичу руку:
— Решено?
— Я видел Париж, — сказал Русевич. — Допускаю, что Будапешт не менее красив. Но Киев — это Киев! Его не заменишь ни Парижем, ни Будапештом. — Николай приложил руку к груди. — Он здесь, понимаете, Иштван? А здесь ничего не заменишь…
Иштван не мог скрыть разочарования, вздохнул и развел руками:
— Правильно. Да. Все понятно.
Уже переступая порог, он обернулся и заговорил быстро, в волнении не находя точных слов:
— Не хочу гавкать, как черный ворон, но вы, русский и украинц, очень упрям. Скоро я лететь в Будапешт — или с вами, или без вами. Без вас — печально. Почему печально? Не только «бизнес»… Потому мог выручать — не сделал…
Русевич шагнул к двери и взял его руку.
— Мы будем помнить вас, Иштван…
— Долго ли? — чуть слышно проговорил Иштван. — Однако прощайте…
На лестничной площадке он еще помедлил две-три секунды, потом решительно прикрыл дверь — и шаги его застучали по лестнице.
Над городом уже спустилась синяя ночь, по цинковой крыше соседнего дома текли и струились звезды.
Утром Климко и Русевич встретились с Дреминым, как было условлено, у почтамта. Вид у Дремина был свежий и бодрый; по-видимому, он хорошо отоспался, не утруждая себя томительными сомнениями.
Весело поздоровавшись, он сказал:
— Итак, Алеша, мы отправляемся добывать пожарный шланг. Нужно же как-то оправдаться перед шефом. А ты, Николай, топай к моему другу — дяде Семену. Возможно, мне сообщат что-нибудь новое. Запомни адрес, только не вздумай записывать.
Николай трижды повторил название глухого переулка на Подоле, номер дома, фамилию хозяйки.
— Все сохраняй в памяти, — тихонько поучал Дремин. — У старушки на шее серенький, в кубиках, платок, на груди — крестик. Сказать ей нужно шесть слов: «Мать, привет вам от тети Дуни». Она спросит: «Ее не трясет малярия?» Ты ответишь: «Пока благополучно». Старушка очень гостеприимна, она нальет тебе горячего кипятку, конечно без сахару, даст один сухарь и, лишь когда ты закончишь подкрепляться, спросит, кого тебе. Скажи ей: «Малец послал меня к дяде Семену». Когда он выйдет к тебе и скажет: «Здоров, племянничек!» — можешь назвать себя и рассказать все подробно.