Последний поединок
Шрифт:
— Ну, в добрый час! — ласково сказал Дремин, отвечая на пожатие руки Николая. — Алешу я отправлю со шлангом на завод, а с тобой встречусь около почтамта. Даю два часа времени. Думаю, что этого вполне достаточно.
Русевич кивнул Алексею и зашагал знакомой дорогой в сторону Днепра.
Однако в назначенное время к почтамту он не явился.
Дремин успел прочитать на стенке газету, постоял в очереди за конвертом, купил зачем-то в киоске сапожный крем. У него было немного денег, но он не знал, что бы ему купить. Просто бродить у почтамта без дела становилось
Но Русевич задержался на Подоле не потому, что пришлось вырабатывать различные варианты бегства из города. Все было обдумано и предусмотрено без него. Он задержался из-за Васьки.
Возвращаясь с Подола, он свернул на стадион и там увидел мальчика, стремительно бежавшего ему навстречу. Василий еще издали узнал Русевича и теперь от радости не помнил себя. Он схватил руку Николая и крепко прижался к ней лицом. Русевич не сразу узнал своего маленького друга; пытаясь поднять его голову и заглянуть в лицо, он ощутил на руке горячую слезу. Мальчик плакал. Он весь содрогался от рыданий и все крепче прижимался к Николаю. Наконец Русевичу удалось взглянуть ему в лицо — как он не узнал с первого взгляда эти светлые вихры волос, этот вздернутый носик, эту выгоревшую на солнце, упрямую бровь. У Николая было такое ощущение, словно в самое сердце ему плеснули кипятком.
— Васенька… Ты вернулся? А мама знает об этом?
Высвобождаясь из его рук и утирая слезы, Василий ответил тихо:
— Ее нету дома. Куда-то ушла. Я и подался на стадион. Сегодня же у вас должна быть тренировка. Только почему-то никого нет. Может, запретили?
Они поднялись по каменной лестнице в сквер, присели на скамейку.
— Тренировки сегодня не будет, — сказал Русевич, вглядываясь в исхудалое, бледное лицо мальчика. — Когда тебя выпустили, утром?
Васька еще раз шмыгнул носом, вытер ладонью глаза.
— Утречком… Высекли и выпустили, падлюки. А где дядя Кузенко?
— На заводе. Все на заводе.
Васька закусил губу, сосредоточенно сдвинул брови.
— Значит, гестапо что-то плохое задумало. Я думаю так, что вам надо бы убегать. Всей команде спрятаться надо бы…
— Почему? — удивленно спросил Русевич.
— Когда Котьку ремнем секли, он выл там, как наш Каштанка… А в это время вошел офицер важный и стал отчитывать полицая. По-русски говорил: чего вы, мол, шпингалетов схватили? Может, у вас на большее ума нет? Грудными младенцами занимаетесь, а красные агитаторы на свободе ходят — и снова будут устраивать на стадионе бунты…
Мальчик торопливо завернул рубашку и повернулся к Русевичу спиной. Николай увидел на худой костлявой спине кровавые полосы, — следы резиновой плети.
— А все-таки я не плакал… — говорил Василий, тяжело дыша. — Котька тот кричал как сумасшедший. А я показал им дулю, но, конечно, чтоб не заметили… Самое страшное было, когда они маму привели. Я голый перед следователем стоял — так мне стыдно было, а у мамы губы побелели…
— Когда же они привели маму? — изумился
— Утром она сама пришла. Допросилась…
Он снова заплакал, припав головой к спинке скамьи. Плакал он беззвучно, только резко проступавшие лопатки его то поднимались, то опускались.
Русевич положил руки на его щуплые плечи.
— Скажи мне, Васенька, ты знаешь, где твой отец?
— Маме сообщили — он погиб в Борщах. Это когда окружили Киев.
— Тогда считай теперь, что я твой отец. Ладно?
Васька быстро обернулся и растерянно посмотрел в лицо Русевичу широко открытыми глазами. Лицо его засияло улыбкой.
На завод Русевич и Дремин возвратились в полдень. У ворот сторож Евдоким поманил Русевича пальцем и, оглянувшись, сказал таинственно:
— За фравой машина приходила.
— Ну и что же? — спросил Русевич. — По просьбе шефа могли прислать.
Сторож нетерпеливо тряхнул рукой, снова оглянулся и зашептал будто с опаской:
— Главный интерес не в машине… Приметил я на заднем сидении — офицер. Гестаповец, видно, чин высокий. Сам знаешь, какие они, эти архаровцы — каждому тычут в морду пистолет. А тут, перед фравой, этаким чертенком заплясал… «Будем знакомы, — говорит. — Я очень рад, что вы позвонили». А дальше по-немецки забалакали. Я все думаю: почему это она позвонила ему? Куда это она с офицером помчалась?
— Спасибо, Евдоким, — сказал Русевич. — Правильно ты думаешь. Хорошего от нее не жди.
На заводском дворе бригада Свиридова разгружала семитонную машину. Русевич тоже набросил на плечи мешковину и взял пятипудовый куль муки. Он едва дотащил его до штабеля и, сбросив, облегченно вздохнул. Рядом с ним остановился Кузенко.
— Отойдем, Коля, в сторонку, перекурим… Между прочим, шеф вашей прогулкой доволен. Алеша притащил длиннейший шланг.
— «Инспектор» все может! — улыбнулся Русевич. — Если нужно, он и слона приведет из зоопарка!
Они отошли от машины, присели на бревно.
— Новости? — спросил Кузенко нетерпеливо. — Ты был у наших?
— Нас ждут этой ночью, — сказал Николай. — Уйдем двумя группами. Медлить больше нельзя.
Впервые за долгие месяцы плена Кузенко видел Николая таким оживленным.
— Значит, надежные ребята? — спросил он.
Русевич радостно улыбнулся.
— Народ правильный! Но посмотри на «инспектора»… Зачем это он собирает в кучу все пожарные бочки? А, понимаю, он скажет шефу, что теперь они не нужны. Он ведь обещал доставить помпу.
Их разговор прервался: в воротах показалась Неля. Вскинув голову с пышной, модной прической, она торжественно и неторопливо двигалась через двор.
Русевич невольно подумал: какие у нее мысли? Способна ли она взглянуть на себя со стороны?
Будто угадывая, о чем думает Николай, Кузенко сказал негромко:
— Золоченый орешек, да гнилой.
Они не знали, что «золоченый орешек» успел побывать у самого Эрлингера и что сегодня она была особенно довольна собой…