Последний полустанок
Шрифт:
Старик почему-то отмахнулся:
– И ничего не поймете, любезнейший Анатолий Анатольевич. Никогда.
Что он хотел этим сказать? Неизвестно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Здесь много вопросов. Как сделать всех хороших людей
счастливыми? Всегда ли дружба переходит в любовь? И
можно ли верить самым чистым, открытым глазам? Все это
волнует Димку Багрецова, и автор волнуется за него.
Никогда еще не приходилось работать Багрецову в такой изумительной лаборатории. В метеоинституте и оборудование не то, да и задачи
Он уже чувствовал себя хорошо, и, когда врачи решили сделать переливание крови Тимофею, Вадим предложил взять кровь у себя. Но были и другие, абсолютно здоровые кандидаты, а потому обошлись и без Димкиной помощи. Тимофею предстояло еще полежать недельки две в поликлинике Ионосферного института.
Вадим боялся, что его сразу же отправят домой, но по просьбе Набатникова и Дерябина директор метеоинститута продлил командировку Багрецова для наладки и испытания анализатора Мейсона. А кроме того, из Москвы было получено распоряжение исследовать птицу-разведчика на месте. С этим делом может прекрасно справиться инженер Багрецов.
И вот сейчас на его лабораторном столе соседствуют два аппарата. Один создан для изучения атмосферы, а другой - для шпионажа. Транзисторы и многие другие детали как для анализатора Мейсона, так и для летающего разведчика изготовлены прославленными американскими радиофирмами. Об этом говорят фабричные марки. Много общего в схеме усилителей, в технологии, но до чего же разные цели, во имя которых были созданы эти два аппарата!
Багрецову отвели особую комнату, чтобы никто ре мешал. Надо было восстановить схему птицы-разведчика, а потом уже провести электрические измерения.
Сквозь двойные рамы глухо доносился шум реактивного двигателя. Наверное, какую-нибудь ракету испытывают. В этой комнате даже форточек нет, очищенный от пыли, охлажденный воздух струится из решеток под окном. А там, за толстыми стеклами, цветет сирень, но запаха ее не слышно. Здесь пахнет какой-то химией от вскрытого трупа пластмассового стервятника. Странное чувство - почему-то противно копаться в его механических внутренностях. Но что поделаешь? Надо.
Сегодня утром Вадим навещал Тимку. Он категорически запретил вызывать сюда жену. Во-первых, он не помирает, а во-вторых, зачем зря человека беспокоить? Послали ей телеграмму, что командировка затягивается, и все в порядке. Снимут повязки, пальцы начнут шевелиться, тогда можно и письмо написать.
Никогда в жизни Тимофей не болел. Мать Вадима, с которой он вчера говорил по телефону, удивлялась: "У Тимки особенный, редкий организм. Не то что мой сынок, дохлый". Хорошо бы выписать ее сюда, ведь она детский врач, умеет уговаривать детей лечиться. А Тимка обыкновенных врачей не слушается, в лекарства не верит, отплевывается. Единственно, с чем примирился Тимофей, это с необычностью своей болезни. Врачи предполагали, что на него все же подействовали
– Наклонись ко мне, - шепнул он, оглянувшись на медсестру, и, когда Вадим подставил ухо, спросил: - Ты что-нибудь читал насчет лучевой болезни? Говорят, от нее волосы вылезают. Лысым меня жена еще в старости увидит.
Тимофей кисло улыбнулся, и Вадим понял, что в этой шутке скрывалось беспокойство.
– Ты знаешь, что выяснилось?
– тут же переменил Вадим тему разговора. Существовал еще третий орел-разведчик.
– Куда же он делся?
– спросил Тимофей, приподнимаясь на локте.
– Афанасий Гаврилович случайно подстрелил. Говорит, что чуть не ослеп от вспышки. Начали докапываться, в чем дело? Помог осколок телевизионной трубки. Ну тот, что Юрка нашел.
– А может, не один десяток этих орлов летает?
– Не знаю. Пока, вероятно, их ищут вертолеты. Я ведь только сейчас за схему принялся, чтобы выяснить, как можно обнаружить такого орла более простыми радиотехническими средствами.
– Как хорошо, что ты его притащил, - умиротворенно сказал Бабкин, закрывая глаза.
– Я бы хотел тоже с ним повозиться...
Вадим на цыпочках вышел из комнаты.
На другой день во время перерыва в лабораторию прибежала Нюра, чтобы узнать о Тимкином здоровье.
– Меня к нему не пустили, - с искренней тревогой проговорила она. Возможно, ему хуже?
– Великолепное самочувствие, - успокоил ее Вадим.
– Только врачи донимают. Прихожу, а он весь проводами опутан. Полные и всесторонние исследования. Разные космические частицы в нем ищут, сердце проверяют - на месте ли, не случилось ли чего при ускорении? Колпак на голову надели и смотрят на осциллографе - не отшибло ли память? Расспрашивают, что да как? И какое у него было ощущение на высоте. Особенно интересовался Серафим Михайлович. Не думает ли он сам подняться?
– Неужели это серьезно? Он говорил, что врачи...
– Мало ли что врачи. Человек он упрямый. С Бабкиным ничего особенного не случилось, Яшка-гипертоник тоже жив-здоров. Ну, а что касается скверного Яшкиного самочувствия при ускорении, как показывали приборы, то Серафим Михайлович оправдывает это несовершенством обезьяньей психики.
Вадим говорил в обычной своей шутливой манере, но что-то в глазах Нюры заставило его насторожиться. Впрочем, Нюра за всех беспокоится, такой уж у нее характер.
– Я очень рад за Бориса Захаровича, - на всякий случаи переключился он на другую тему.
– Сколько ему пришлось перетерпеть с ярцевскими аккумуляторами! Теперь все выяснилось. Ошибка, конечно, досадная, но все хорошо, что хорошо кончается.
Пройдя несколько шагов по комнате, Нюра остановилась перед Вадимом и подняла к нему спокойные глаза:
– На какой планете вы живете, Димочка? Досадная ошибка? А сколько вы пережили с Тимофеем из-за этой ошибки? Хорошо кончается? Но для кого как...