Последний полустанок
Шрифт:
На всех приборах, отмечающих ее самочувствие, ничто не изменилось. Вадим упрекнул себя в недальновидности - в конце концов, не все обязаны интересоваться международными событиями. Попробуем другое. И он осторожно перевел разговор на более близкую тему. Ссылаясь на пример своих друзей, которые поехали осваивать Сибирь, Вадим увлеченно рассказывал о том, что каждый день приносит нам новые большие и малые радости. Он даже постарался раскрыть перед Риммой широкие горизонты завтрашнего дня, упоминал о романтике, о приключениях...
Хоть
Вышла новая увлекательная книга, о ней говорит вся страна, люди спорят, радуются успеху автора или поносят его. Римма спокойна, книг она не читает. Допустим. Тогда еще одна новость: после долгого перерыва Киевская студия наконец выпустила интересный, талантливый фильм. Римма его видела, понравился, по воспоминания ее не тревожат.
В страшной растерянности Вадим подкручивал ручки, щелкал переключателями, чтобы увеличить на экране зубчики, чтобы как-то заметить их изменение. На движущейся ленте самописцев он разглядывал в лупу цветные линии, чтобы увидеть отклонение их от заданной оси хотя бы на полмиллиметра.
– Посидите еще минуточку, Римма, - говорил он при очередном переключении.
– Что-то случилось с приборами. Они отказались работать.
Зря старался Вадим. Приборы были в идеальном порядке, но они не могут отмечать изменения, которых нет. Римма обыкновенная равнодушная девочка, и таких, к сожалению, еще много. Не удивляйся и не трать силы, Вадим. Неужели таких девушек ты никогда не встречал?
– Вы знаете, отчего погиб Петро?
– спросил он, уже не скрывая своего отчаяния.
Римма снисходительно улыбнулась. Опять ей пришивают Петра. Всякое люди могли наболтать - погиб от несчастной любви. А кто же здесь виноват?..
– Не понимаю, зачем вы спрашиваете?
– равнодушно проговорила Римма.
– Меня это меньше всего интересует.
Бедный Димка! Чистая твоя душа! Неужели ты никак не разгадаешь Римму? И нечего тут сердиться, злиться!
– Как не интересует?
– воскликнул он и сдернул темное покрывало с летающего разведчика.
– Вот что его погубило.
Испытывая некоторое разочарование, Римма пожала круглыми плечами:
– Я слыхала что-то насчет орла. Говорят, с ним было столкновение.
Вадим рассказал, что за орел появился над нашей территорией, вспомнил о разведывательных воздушных шарах, но, несмотря на подчеркнутое внимание Риммы, видел по приборам, что это ее абсолютно не касается. Наконец, чувствуя полную безнадежность всей этой затеи, с горькой мыслью, что теряет кусочек своего сердца, Вадим признался:
– Ничего-то вас в жизни не интересует.
Римма бросила на него игривый взгляд:
– Ну это как сказать!
– Да чего уж тут говорить!
– вздохнул Вадим.
– Одними тряпочками интересуетесь.
–
Вадим уже отчаялся, посмотрел на движущуюся ленту, где хотел запечатлеть хоть какие-нибудь эмоции своей любимой, и решил их вызвать самым простым, но малоутешительным для него способом.
– Да, конечно, приятно смотреть на красиво одетых девушек. Сейчас уже делают новые ткани. Скоро выпустят какой-то особенный нейлон, дешевле и красивее заграничного.
– Слыхала, - подтвердила Римма, и Вадим застыл, глядя на экран осциллографа.
– Ничего хорошего тут нет. Я сумела достать настоящий американский нейлон. А наш выпустят - тогда его каждая домработница наденет...
С этой мыслью Римма уже смирилась, а потому никакого волнения приборы не отметили.
– Больше вы мне не нужны, - щелкая выключателями, сказал Вадим.
– Спасибо.
– А когда в микрофон балакать?
– Не надо: мне уже все ясно.
Расстегивая браслетки приборов, Римма что-то напевала, потом взяла один приборчик, круглый, похожий на микрофон, и поднесла к его губам.
– Даю пробу, даю пробу... Раз, два, три... На меня ты посмотри. Как слышите, Вадим Сергеевич?
Она смеялась, дурачилась, болтая красивыми точеными ногами, и в этот момент - вот уж некстати - вошел Дерябин.
– Ну, как успехи?
– спросил он у Багрецова и покосился на Римму.
Вадим рассказал, что приборы работают нормально, пробовал на себе, на Марке Мироновиче, и вот сейчас Римма пришла помогать.
Он совершенно сознательно не упомянул при ней, что показали испытания, и, дождавшись, когда она скрылась за дверью, поделился своими сомнениями с Борисом Захаровичем.
– В последнем случае, - Вадим указал глазами на дверь, - приборы ничего не отметили. Никаких изменений.
Дерябин в это время рассматривал записи на ленте.
– А это что?
– ткнул он пальцем в размашистые кривые.
Пришлось Вадиму извиняться за Римму.
– Случайная запись. Она что-то болтала вроде как в микрофон, но...
– Вадим проследил за взглядом Дерябина и осекся.
– Вы думаете, что здесь то же?..
Сравнивая две записи: странного самочувствия Яшки при ускорении и болтовни Риммы, Борис Захарович не мог не отметить их тождественности.
– Да. Но если бы Яшка умел говорить, - снимая очки, пробормотал Дерябин. Впрочем, он мог кричать... И это невозможно. Приборы защищены от звуков.
– Бабкин!
– воскликнул Вадим.
– Это он говорил.
– Чепуха. В Яшкину камеру просунуться нельзя. Подключиться к радиостанции трудно. Да и микрофона у него не было.
– Борис Захарович дохнул на стекла очков, протер их и сказал неуверенно: - А впрочем, бегите, узнайте.
Бабкин лежал на кровати, вытянув поверх одеяла забинтованные руки.