Последний пожар
Шрифт:
Ивкин обнаружил на дне мешка пять винтовочных патронов. Решил добыть порох, обсыпать запасные портянки, скатать, привязать банку с землёй, поджечь и выбросить. Дымящиеся тряпки могут привлечь внимание. Неподалёку поле. Пора пахать. Увидят дым. Должны же ребятишки придти за берёзовым соком. Если патроны завернуть в портянки. Они вполне могут выстрелить. Это сигнал.
После четвёртой попытки тлеющие портянки смог подбросить вверх, и они остались на краю колодца. Пётр ждал выстрелов. Запах горелого материала не выветривался. Он видел дым. Ждал, когда воспламенится порох. …Патроны
Ивкин сделал несколько приседаний и решил обследовать каждый шов, каждый кирпич. «Если сможет раскрошить хоть один, тогда выдернет второй, третий. Мокрые кирпичи должны быть мягче. Они напитались за много лет влагой». Пётр сунул руки в воду и принялся ножом ковырять шов, потом кирпич. Он не ошибся. Хотя руки замёрзли, смог углубить выбоину. «Только бы не сломать нож. Спешка не нужна. «Крошится кирпич. Крошится, – ликовал сержант. – Вот и кусочек шва удалось выколупнуть. Как замёрзли руки. Ничего не чувствуют. Нужно передохнуть. Нужно согреть руки». Пётр сунул руки за пазуху. Посидел несколько минут и опять взялся за работу.
С журчащими трелями жаворонков донесло и детские голоса. Ивкин прислушался. Тишина. «Поблазнилось. Схожу с ума. Нет. Кричали дети». Ивкин тоже стал кричать. На куске жёлтой бумаги написал крупными буквами: «ПОМОГИТЕ. Я В КОЛОДЦЕ». Насыпал в пустую банку земли, вставил бумажку в щель и подбросил вверх. «Вот и бок не болит. Стало теплее. Выберусь. Всеравно выберусь. Я не останусь тут. Ни за что. Мама ждёт, сёстры ждут»
Ковыряя ножом кирпич, Пётр прислушивался. Не доносятся ли голоса.
Пытался работать в полумраке, потом в темноте. Счастливым уснул. Начало положено. Вырван первый кирпич. Завтра победит колодец. Завтра будет настоящая работа. Завтра придёт домой. Хватит сил разобрать кладку?
В утреннем сивом мраке Ивкин быстро ел холодное мясо. Представил, как будет складывать кирпичи, чтобы получились ступени. Не успел вырвать пятый кирпич, как донеслись голоса и топот ног. Хотел закричать, но от волнения из горла вырвалось гусиное шипение.
Свет померк.
– Петя, Петя, – раздался голос. «Настя, – прошептал сержант, – я здесь».
– Он здесь! – кричала Настя. – Сюда! Верёвку давайте.
– Сибулонца нашли! – вопили ребятишки, словно они нашли и вытащили из колодца красноармейца – отпускника.
– Я ж говорила, – плакала Настя Спиридонова, гладила Петра по шинели, трогая за плечи. Он был там. На далёкой и опасной войне. И шинель была с ним. Это мальчишеское тело могло сто раз в сутки прошить осколком снаряда. Тогда бы они не встретились. Как не встретятся никогда со своими отцами, братьями, мужьями и дядьками многие сельчане. Но знала, что они встретятся, потому что в клубочке был лист из тетради, а на нём – слова молитвы.
– У него медаль за отважность! – кричали мальчишки, входя в улицу.
– Наш Петя отважный! Он войну победил.
– И мой папа победил
– И мои братья победили
– Толик вчера за соком ходил в околок. Увидела, ребятишки в лапту играют мячом серым. Присмотрелась. Взяла клубок в руки. Моя пряжа. Стала перематывать. Чувствую, внутри бумажка. Откуда,
– Вот и встретились, – сказал Ивкин.
– Няня Настя, Петя бы вылез. У него там ступеньки из кирпича. Я заглядывал. Я видел. Ты не плачь. – говорил Толя сестре.
– Война, дядя Сибулонец, завтра кончится или через неделю, – тормошили Ивкина мальчишки.
– Скоро, скоро. Объявят, и узнаем, – радостно говорил Пётр.
Вечером за столом у Ивкиных места хватило не всем. Пришли родственники и соседи. Была квашеная капуста, томлёная в молоке картошка и сморщенные огурцы. Даже ломтики довоенного ржавого сала, принесённого матерью Сидора Панькина, разместились у квадратной бутылки самогона, который, чтобы «надольше хватило» развели морковным чаем. Выпили за победу, помянули родных. По самой малой крошке каждая женщина попробовала нарезанные «колясками» американские сосиски. Покачали головами неодобрительно, дескать, с такого блюда шибко не навоюешь. Петра тормошили, спрашивая: «Не видел ли брата, не попадался ли мой?» Подросшие парни старались узнать, какой режим на войне, в какое время спать ложатся, как отмечают праздники, чем кормят и какое оружие самое лучшее?
По жёлтым половицам важно ступала двухлетняя девчушка – веснущатая и курносая, копия Сидор в детстве. Радостно говорила Панькина, что внучка больше походит на деда, а не на отца.
– Я им устрою приюты. Рукосуи поганые. При живых родителях, – горячилась Таисья Панькина. И мы не чужие, правда, дочка. Проходи. Не стой у порога. – Смущалась Нина Кадкина, смотрела на Петра, словно хотела что-то спросить у отпускника, блестевшего новой медалью.
– Сидор подарки передавал тебе и вам, тётя Тая. Фомкин чемодан увёз.
– Как так? Почему? Где его взял? – загомонили женщины. Два фронтовика полезли из-за стола. У пожилого Семибратова не было кисти руки, а у Кошкина скрипели подмышками костыли. Они приехали недавно и держались вместе, готовя семена к посевной, ремонтируя сбрую.
Ивкин рассказал, как его нашел Иван Иванович, как привёз лепёшку, умолял написать записку…
– Чемодан забрал, а тебя в колодце бросил?
– Айда, к одноглазому. Спросим, почему издевался над солдатом?
– Он те, Аня, в девках проходу не давал, вражина.
– Своего мужика бросай, а к нему перебирайся. Погибли его парни, но это не значит, что можно по- свински делать.
– Пошли, бабы, к председателю. Пусть ответит за поганство.
Женщины горячились. Особо отчаянные брали ухваты, но Анна остановила их, отняла у двери «оружие». Качая внучку на ноге, Панькина говорила Петру:
– Сало хотя и старовато, но брюхо не распорет. В колодце человека держал, как пленника какого… Фашистюга одноглазая.
– Кобель ещё тот…
В сенях возник шум и крик. Какая-то возня. Пётр хотел выйти, но его остановила Панькина: