Последний присяжный
Шрифт:
Голодным я не оставался, в кладовой всегда в изобилии имелись арахисовое масло, всякие хлопья и тому подобная дребедень. Но иногда мне случалось обедать у моего друга, и я восхищался тем, как готовят в настоящих семьях и как приятно там проводят время за общим столом. В нашем же доме еда просто не входила в круг важных вещей.
Подростком, как уже сказал, я питался замороженными ужинами. В Сиракьюсе — пивом с пиццей. Первые двадцать три года своей жизни я вообще ел только тогда, когда был голоден, и, лишь поселившись в Клэнтоне, узнал, что это неправильно. На Юге застолье прямого отношения к голоду не имело.
Дом
Калия Раффин встретила меня у низенькой двустворчатой калитки, ведущей на безукоризненно ухоженную лужайку. Хозяйка дома оказалась плотной дамой с полными плечами и торсом, ее рукопожатие было по-мужски крепким. Весь облик этой седовласой женщины свидетельствовал о том, что она родила и вырастила много детей, но, когда она улыбалась, а улыбалась она постоянно, все вокруг озарялось сиянием безупречно ровных и ослепительно белых зубов. Таких зубов я в жизни не видел.
— Я так рада, что вы приехали, — сказала Калия, ведя меня к дому по выложенной кирпичами дорожке. Я тоже был очень рад: время приближалось к полудню, а у меня — что характерно — еще маковой росинки во рту не было, и от ароматов, доносившихся с террасы, начала кружиться голова.
— У вас чудесный дом, — заметил я, оглядывая фасад. Дом был обшит вагонкой, покрашен сверкающей белой краской, и повсюду царила такая чистота, что казалось: кто-то постоянно ходит вокруг с ведром и щеткой. Весь фасад опоясывала крытая черепицей зеленая веранда.
— Спасибо. Мы купили его тридцать лет назад, с тех пор так тут и живем.
Я знал, что большинство халуп в Нижнем городе принадлежат белым хозяевам, обитающим по ту сторону железной дороги. То, что Раффины сами владели домом, причем приличным, тогда, в 1970-е годы, было редкостью.
— Кто ухаживает за вашим садом? — поинтересовался я, вдыхая аромат чайной розы. Цветы здесь были повсюду — они росли вдоль дорожки, обрамляли веранду, обозначали границы земельного участка.
— Я сама, — ответила миссис Раффин и, рассмеявшись, сверкнула на солнце своими восхитительными зубами.
Три ступеньки, и вот мы на веранде, а там — пиршество! Столик, вплотную придвинутый к перилам, был накрыт на две персоны. Белая хлопчатобумажная скатерть, белые хлопчатобумажные салфетки, цветы в маленькой вазе, большой кувшин чая со льдом и минимум четыре закрытых крышками блюда.
— Вы кого-то ждете? — спросил я.
— О нет, это для нас с вами. Исав, может быть, придет, но позже.
— Но здесь еды на целую компанию. — Я глубоко вдохнул, и мой желудок сладко свело от предвкушения.
— Давайте сразу и приступим, — предложила хозяйка, — пока все не остыло.
Стараясь сдерживаться, я небрежно подошел к столу и отодвинул стул для дамы. Мои манеры ее восхитили. Сев напротив, я приготовился предаваться чревоугодию, но Калия взяла меня за обе руки, опустила голову и стала молиться.
Молитва оказалась длинной. Она благодарила
Я исподтишка взглянул на хозяйку дома. Она разговаривала со своим Богом, и ее лицо выражало полный покой. На несколько секунд я даже забыл о голоде. Стиснув мои ладони, она просила милости у Всемогущего с красноречием, дающимся только годами практики. Она цитировала Священное Писание — по Библии короля Якова, несомненно, — и было немного странно слышать из ее уст такие слова, как «злоречие языка», «премудрость и крепость», «камо грядеши». Но она прекрасно понимала, что говорит. Я никогда не чувствовал себя так близко к Богу, как в тот момент, когда эта благочестивая женщина держала меня за руки.
Трудно было представить, чтобы восемь детей так же долго и благочестиво молились над столом, уставленным вкусной едой. Что-то, однако, подсказывало мне: когда молитву читала Калия Раффин, никто не смел пошевелиться.
Закончила она цветистым длинным периодом, в котором просила отпустить ей грехи, коих, по моим соображениям, было не много и кои были отнюдь не тяжкими, а также мне — мои, коих было... о, если бы она только знала!
Отпустив мои руки, она принялась снимать крышки. На первом блюде лежала груда свиных отбивных, политых соусом, который в числе множества других ингредиентов явно включал лук и перец. Густой аромат ударил мне в ноздри, я готов был схватить мясо прямо руками. На втором блюде высилась гора дымящейся желтой кукурузы, сдобренной пряностями. На третьем — бамия, которую, как объяснила хозяйка, раскладывая еду по тарелкам, она предпочитала варить, а не жарить, поскольку избегала избытка жиров в своем рационе. Ее с детства учили жарить все — от свежих помидоров до маринованных овощей — на большом количестве масла, но с годами она пришла к выводу, что это вредит здоровью. На столе стояли также бобы, без жира, как и все остальное, но приготовленные с окороком и беконом, и глубокая тарелка маленьких красных помидоров, политых оливковым маслом и посыпанных перцем. Миссис Раффин сказала, что она одна из немногих в городе кулинарок, использующих оливковое масло. Пока она наполняла мою тарелку, я жадно ловил каждое ее слово.
Сын, живущий в Милуоки, присылает ей оливковое масло, поскольку в Клэнтоне о нем слыхом не слыхивали.
Она извинилась за то, что помидоры из магазина: собственные, пояснила хозяйка, дозреют только летом. Кукурузу, бамию и бобы она сама законсервировала в прошлом году, в августе. В сущности, свежая только зелень, выращенная уже в этом году, «весенняя трава», как она выразилась.
В центре стола стояла глубокая черная сковорода. Когда миссис Раффин сняла салфетку, я увидел горячий хлеб из кукурузной муки, его там было не менее четырех фунтов. Отломив огромный ломоть, она положила его на середину моей тарелки и сказала: