Последний рассвет

Маринина Александра

– Ленуся, накрой нам в комнате, – попросила Надежда Игоревна. – Нам нужно поговорить.

При этих словах Дзюба сник, хотя чего еще он ожидал? Что следователь будет обсуждать с оперативниками ход и результаты оперативно-следственных мероприятий в присутствии посторонних? Так бывало всегда, ничего удивительного, но каждый раз Роман надеялся, что удастся хоть пару минут поболтать с девушкой или даже просто посидеть рядом с ней. Иногда получалось. Да что там иногда – получалось всегда, когда Роман за той или иной надобностью приходил домой к Рыженко и заставал дома ее дочь, уж на это-то смекалки и сообразительности у Дзюбы

хватало, только вот толку-то… Ни малейшего интереса Лена к рыжему оперативнику не испытывала. Ее интересовал Колосенцев.

Надежда Игоревна ушла в свою комнату переодеваться, Лена Рыженко, медлительная, какая-то сонная, но при этом невыразимо женственная, с лицом мадонны, накрывала на стол, бросая кокетливые взгляды на Геннадия и перекидываясь с ним ничего не значащими репликами. Романа в комнате словно и не было вовсе. Ему стало грустно. И почему-то очень обидно.

И даже вареники с картошкой показались ему невкусными, хотя Ромка их вообще-то очень любил. Может, Лена не умеет хорошо готовить? Или просто настроение не то…

Первым докладывал Роман – излагал информацию, полученную в рент-бутиках и у подруг убитой:

– По всему выходит, что на протяжении примерно двух последних лет у Панкрашиной был любовник. Он мог знать о колье и о том, что в среду утром Панкрашина поедет к своей подруге Татьяне Дорожкиной и украшение будет при ней. И вполне мог ее убить, – закончил Роман. – И вообще, с этим украшением история темная. Ювелирное оно или бижутерия – а все равно непонятно, откуда появилось. Где Панкрашина его взяла?

– Может, просто купила? – высказала предположение Рыженко. – Зашла в первый попавшийся магазин, где есть соответствующий отдел, нашла бижутерию поярче и покрупнее и заплатила недорого. И не было никакого рент-бутика. Почему нет?

– Нет, – твердо ответил Дзюба. – Не может так быть. То есть теоретически могло бы, но тогда зачем так много лжи вокруг дешевой цацки? Зачем выдавать ее за ювелирное украшение? Зачем придумывать рент-бутик? Евгения Васильевна была, как мне кажется, женщиной неоднозначной, но отнюдь не глупой. Она не могла не понимать, что появится на приеме в стекляшках, а там такие акулы бизнеса тусуются, которые вмиг ее расколют и все поймут. И смеяться будут не над ней, а над ее мужем. Как-то это глупо и необъяснимо.

– Что скажешь? – обратилась следователь к Колосенцеву. – У тебя какое мнение?

– Ну, – улыбнулся Колосенцев. – Ромка, конечно, не гигант мысли, но тут я с ним согласен. Я с такими дамочками сегодня имел честь побеседовать, которых на мякине не проведешь. Все трое видели колье и очень хорошо его рассмотрели. Более того, они все в один голос твердили, что Женечка очень любит мужа и никогда его не подставит. А появление на великосветском приеме в дешевой бижутерии при наличии богатого мужа – это или подстава, или эпатаж.

– Одним словом, как бы мы с вами ни крутились, получается, что колье было настоящим, но непонятно откуда взявшимся, потому что деньги все на месте, – подвела итог Надежда Игоревна. – И тут я склонна согласиться с Ромой: попахивает любовником, который сделал Панкрашиной дорогой подарок. И надо вам, ребятки, его найти. А что с врагами? Были у Панкрашиной враги?

– Опять же теоретически, – снова заговорил Дзюба, изрядно приободренный тем, что следователь поддержала его версию о наличии любовника, с которой так упорно не соглашался Геннадий. – Враги

могут быть даже у младенца, который пока еще слова худого никому не сказал. Но, судя по тому, что рассказывают подруги Панкрашиной, врагам взяться неоткуда. Работа у нее такая была, на которой врагов не наживешь. И любовников не было. Если только вот этот, последний. И у него, конечно, может быть жена или подруга, которая узнала о Панкрашиной и убила ее из ревности. Она, кстати, и про колье могла не знать, просто выследила соперницу и порешила, а уж когда в сумке порылась, тогда и колье прибрала к рукам.

Надежда Игоревна молча кивала, слушая Дзюбу, потом внезапно подняла руку, жестом останавливая оперативника.

– Погоди, ты же говоришь, что потерпевшая была скрытной особой. Как же ты можешь утверждать, что у нее и раньше не было романов на стороне? Да, подруги не знали, но это, как мы понимаем, в данном случае не показатель. Если был сейчас, значит, мог быть и раньше. И не один. Может быть, Панкрашину настигла месть со стороны давнего любовника, прошлого, или его женщины?

– Может быть, – согласился Роман удрученно. – Об этом мы как-то не подумали.

– Мы! – фыркнул Колосенцев. – Ты уж выражайся корректно, друг любезный. Не мы, а лично ты. Потому что я в этом направлении вообще не думаю. Бред это все полный! Надежда Игоревна, видели бы вы эту потерпевшую! Вот если бы вы ее своими глазами увидели, вам бы тоже такая мысль в голову не пришла. Очень уж она невзрачная и… безвкусная какая-то, пресная. Мы, конечно, видели ее только мертвой, может, она живая-то была обаятельная, привлекательная, но что-то непохоже. И кстати, никто, ни один человек из опрошенных не назвал ее обаятельной. Вот хоть Ромкины свидетельницы, хоть мои – все говорили: добрая, простая, отзывчивая, мягкая. А про обаяние никто и словом не обмолвился. Про так называемую харизьму, – добавил он с неприкрытой издевкой, умышленно выделяя неправильно произносимое «з» с мягким знаком и тем самым подчеркивая полное пренебрежение и недоверие к общепринятому понятию.

Надежда Игоревна почему-то долго и внимательно рассматривала Колосенцева, и Роману показалось, что в ее глазах проступило не то неодобрение, не то осуждение.

– Хорошо, – вздохнула она. – Идем дальше. Что еще есть?

Выслушав сообщение Колосенцева о машине, к которой Евгения Панкрашина подходила утром в день убийства, следователь строго спросила:

– Камеры запросили?

– Это Сташис, – быстро откликнулся Геннадий, словно снимая с себя всю ответственность. – Он нашел свидетеля, опросил, потом побеседовал с мужем потерпевшей. Сташис говорит, что камер наблюдения на доме нет, дом не элитный, старая сталинка после капремонта, у Панкрашиных сдвоенная квартира с перепланировкой, остальные жильцы – средний класс.

– Кто был за рулем, мужчина или женщина?

– Ну, Надежда Игоревна, ну побойтесь бога, – взмолился Колосенцев. – Свидетель – бабка столетняя, что она может увидеть на противоположной стороне двора? Спасибо, хоть цвет машины запомнила и Панкрашину узнала, уже большая удача.

– Столетняя? – усмехнулась Рыженко. – Так, может, она совсем ничего не видит? И просто обозналась? Может, это вообще была не Панкрашина? А мы тут с вами землю роем. Ты, Гена, своей ленью и пофигизмом скоро всех достанешь. Идем дальше: что другие члены семьи? Не могли детки позариться на мамино украшение?