Последний рубеж
Шрифт:
«Наши дни полны удивительных событий, — записала Катя в дневнике на одной из страниц, которую мы приводим здесь, немного забегая вперед. — Даже самое ординарное событие, самое простое вдруг озаряется особым светом и потрясает своим величием. Прошлым летом я ездила к отцу в Киев, ну, и, конечно, побывала в Соловцовском театре, где он играл. Ставили «Овечий источник». Спектакль шел специально для красноармейцев, и многие сидели рядом со мной в партере с винтовками. И что творилось в зале, трудно передать! Я такого воодушевления никогда не видела! С каким волнением следили сотни глаз за смелой
А потом отец рассказал мне, что наше командование после этого спектакля решило водить на «Овечий источник» каждый красный полк перед отправкой на фронт. Ну когда бывало подобное в истории? Папа говорил: «Не бывало!»…
Вскоре после своей прошлогодней поездки к отцу героиня наша потеряла его след: в Киев пришли деникинцы и до самой зимы хозяйничали в нем, а когда их выгнали, Катя уже больше не смогла вырваться в отпуск — на крымском участке фронта становилось все горячее и горячее. Писала Катя в Киев не раз, но ответа не было… Адресат куда-то выбыл.
Вот тут мы и подошли к тому событию, о котором следует рассказать хотя бы вкратце.
…Весенний теплый день в Харькове. Большое каменное здание в центре города. Над зданием — транспарант: «Все на пана и барона!» Здесь помещается Центральный Комитет Коммунистической партии большевиков Украины. У входа на столбах — большая карта, где обозначены линии фронтов, польского и врангелевского. Пыхтят возле подъезда автомобили. То и дело подъезжают мотоциклы, верховые всадники. Это штаб, мозг, направляющий центр борьбы с контрреволюцией на всей территории Украины.
Отсюда каждый день говорят с Москвой, здесь знают и учитывают все, что решается в Политбюро партии во главе с Лениным и в Главной Ставке красных войск.
На втором этаже, в небольшом кабинете, сидит Иннокентий Павлович, и вид у него смущенный, точно у ученика на экзамене. Ночью он прибыл сюда из Брянска и вот уже принят ответственным работником Центрального Комитета.
Портрет этого работника мы дать не можем, и даже фамилия его нам неизвестна; что касается Иннокентия Павловича, то о нем есть такие данные. В ту пору ему было лет под пятьдесят, он носил пенсне, и это придавало его лицу вид интеллигентный, но седеющей стриженой головой больше походил на бывалого солдата, чем на артиста. Крупные морщины на лбу и по углам губ, орлиный нос… Казалось, перед вами решительный и твердый характером человек. А на самом деле, по утверждению людей, знавших его близко, это был человек мягкий и обходительный.
Но послушаем, какой разговор идет между ним и ответственным товарищем.
— Иннокентий Павлович! Вы хорошо помогали нам в подпольной работе, когда деникинцы были в Киеве. Мы знаем, что вы беспартийный, но считаем вполне своим.
— Благодарю.
— Вы Крым знаете?
— Знаю, конечно. Бывал не раз.
С Иннокентием Павловичем
Сложное, опасное дело хотят поручить Иннокентию Павловичу, и предварительное согласие он уже дал. Но сейчас, очутившись в кабинете у человека, с которым предстоит обо всем точно договориться, Иннокентий Павлович вдруг почувствовал себя как на экзамене.
Человек этот — обозначим его как «товарищ М.» долго рассказывал о положении в белогвардейском Крыму; не скрывал, что работать в подполье там трудно; часты провалы. Но борьба есть борьба, что поделаешь. То, что в интересах революции, должно делаться, несмотря ни на что.
Дальше разговор протекал в виде как бы драматического диалога, который был очень привычен Иннокентию Павловичу как актеру.
Товарищ М. Нам очень, очень нужны свои люди в Крыму. Воцарение там Врангеля грозит нам большими неприятностями. Могут развернуться грозные события, учтите.
Иннокентий Павлович. Я понимаю.
Товарищ М. Должен сообщить вам, что я вчера только вернулся из Москвы. Присутствовал там на ряде очень важных совещаний. Положение таково, что партия подымает все на ноги. Меры принимаются чрезвычайные. Я видел Ленина, и никогда еще он не казался мне таким озабоченным.
Иннокентия Павловича эти слова так разволновали, что у него вырвалось:
— Боже мой! Но почему такое творится? Разве положение столь трагично?
В дверь постучали. Вошла худенькая девушка в сапогах и подала товарищу М. кипу газет.
Девушка. Я могу удалиться?
Товарищ М. Да, да. Спасибо.
Когда за девушкой закрылась дверь, Иннокентий Павлович со вздохом проговорил:
— Как она напоминает мне мою дочь!
Товарищ М. Я знаю из вашей анкеты, что у вас дочь и она служит в одном штабе наших войск. Отзываются о ней хорошо, так что можете ею гордиться.
Иннокентий Павлович. Благодарю… Знаете, давно не видел ее… Очень давно!..
Как видно, товарищу М. в эту минуту пришла в голову какая-то мысль. Он скосил глаза в сторону и некоторое время задумчиво барабанил пальцами по столу. Потом сказал:
— Ладно. Это потом.
Обращался он сейчас, похоже, к самому себе. И, что-то решив про себя, опять уставился на артиста:
— Итак, вы согласны в Крым? Работа предстоит опасная. Поедете?
— Да, если это надо.
— Очень надо.
— Но чем я как артист смогу вам помочь?
— Многим.
И вдруг, заулыбавшись, товарищ М. спросил:
— А знаете, кто нам, большевикам, особенно много помогал в старом подполье? Я имею в виду царское время. Для явок, пожалуй, одними из самых удачных были квартиры портнихи и зубного врача. К ним всякие люди ходят, и никто не заподозрит вас, если и вы зашли к портнихе заказать себе, скажем, сорочку или наведаетесь к зубному врачу с больным зубом. Для подпольщика — самая удобная возможность, и мы этим часто пользовались.
Иннокентий Павлович. Но позвольте снова напомнить вам, что я человек театра.