Последний рубеж

Фазин Зиновий Исаакович

Быстрый, порывистый, в вечно сдвинутом набок шлеме с красноармейской звездой, несется он по фронту и где жарче, туда лезет первым. Такой он человек, Борис.

«Лучше верной подруги ничего нет», — говорила себе Катя, а что-то глубоко сидящее в душе решительно сопротивлялось и твердило, что превыше всего для девушки, если только она настоящая женщина и чувство у нее сильное, — это любимый. И что бы ни случилось с Орликом… Да что Орлик, что мне Орлик, черт возьми! Даже если бы солнце вдруг пропало и Земля перевернулась, главным все равно остается то чувство, которое издревле

воспевают все поэты мира…

Любимый человек рядом. Как он дорог! Довольно порой хоть краешком глаза его увидеть. Только и всего. Повидать его хотя бы издали. И знать, что он жив, здоров. И достаточно. Уже и этого надолго хватит…

Заносило в эти дни Катю, как видим, бог весть куда. Далеко-далеко.

Отправление автофургона, которым ей предстояло добираться до нового места назначения, задержалось. Мотор оказался неисправным, и шоферы спешно его чинили. Катю нагрузили: под ее присмотр и ответственность отправляли на том же автофургоне целое хозяйство — полевые телефонные аппараты, кабель и всякое другое казенное добро. Как только все это погрузили в крытый зеленым брезентом фургон, Катя уселась со своим рюкзачком рядом на траву и стала ждать.

У низенького станционного здания стояло много бричек, двуколок, тачанок. Распряженные кони паслись тут же, в пристанционном саду. Оттуда неслись храп и ржание. Катя знала: с передовой прибыли командиры и комиссары частей и сейчас в одной из комнат вокзала Уборевич и еще находившийся здесь Эйдеман совещались с этими людьми.

«Надо записать, что за люди они, — подумала Катя. — О комдивах наших, о комиссарах. Удивительный ведь народ, право!..»

Не успела Катя распаковать свой рюкзачок и вытащить оттуда тетрадь, как в небе над станцией послышался нарастающий гул аэроплана.

И тотчас опять забухало, затрещало; из теплушек, пристанционных зданий, из комнат вокзала выбежали люди, и минут пять не затихала ружейная и револьверная пальба. По неприятельскому аэроплану (а то снова был он, гад) в этот раз строчили даже из «максима».

— Бей, бей, ребята! Не дадим уйти!

Разумеется, не удержалась и Катя. Под левую руку сунула дневник, правой выхватила свой «пипер» и давай выстреливать пулю за пулей вверх, в ярко-синее слепящее небо, где едва заметной точкой парил врангелевский «ньюпор».

«Господи, хоть постреляешь немного! — говорила себе Катя и с наслаждением нажимала курок пистолета, а разрядив его, опять заряжала и продолжала стрелять. — А то ведь я вроде как на фронте, а в боях не бываю. Хоть душу отвести. Вот тебе, вот тебе, гадюка, вот тебе, подлец!»

Год назад, когда Катя была полковой, а одно время ротной телефонисткой, ей не раз приходилось браться за оружие. А стрелять она умела.

— По небу палить? Зачем? — услыхала Катя рядом баритонистый голос с заметно нерусским акцентом и оглянулась. Думала, Уборевич или Эйдеман. Нет, то оказался рослый мужчина со светлыми волосами, зачесанными назад. Кирилл Стуцка! Начальник Латышской дивизии. Не раз он бывал в штабе, и Катя его знала. Недавно был ранен и опять в строю.

Еще один мужчина добродушно улыбался Кате вместе с Кириллом Стуцкой. И его

она тоже узнала — это был Петр Солодухин, начальник 15-й стрелковой дивизии, тоже рослый, крепкий, но с худощавым чисто русским лицом.

Оба начдива, несмотря на июльскую жару, были в черных кожаных куртках, с полевыми биноклями на груди и с увесистыми маузерами на боку, а у Солодухина виднелись у пояса еще и две гранаты.

— Ну что ты, ну что боезапас переводишь, дочка? — с укором сказал Кате Солодухин. — Разве ж пулей достанешь его, подлеца? — И, обратившись к Стуцке, он продолжал: — Тут авиация нужна! Да особые пулеметы и пушки, чтоб в зенит могли бить!

Уже оставив Катю в покое (смущенная, она так и присела на свой рюкзачок), оба начдива завели между собой разговор, который уже не относился к Кате, но ей он все равно был интересен. Стуцка, хмурясь и как будто всерьез, говорил, не сводя глаз с неба:

— Послушай, Петр Андрианович. Кто выдумал, к черту, эту авиацию? Я бы того выдумщика повесил!

Солодухин в ответ только улыбнулся в прокуренные усы.

— Нет, серьезно, Петр, дорогой мой. Ведь в самом деле, что получается? Ведешь войну на земле, а тебя бьют с неба. Да еще эти танки!

— Я скажу тебе, что получается, — тоже уже всерьез подхватил Солодухин. — Получается, что мы воюем не с Врангелем, а с Антантой, черт бы ее взял! Вот кого надо повесить! — добавил Солодухин, и вдруг его рассмешили собственные же слова, и он рассмеялся, и так чистосердечно, душевно, весело, что сразу почувствовалось, какой это жизнерадостный человек.

А рассмешила начдива мысль, что не повесить же эту самую Антанту разом на одном суку. Богатейшие и сильнейшие буржуазные страны Запада входят в нее и вот уже третий поход ведут против Советской России.

Стуцка стоял, широко расставив ноги и засунув обе руки в карманы своей кожанки. Она была новенькая, наверно трофейная. Вместо сапог на нем были желтые кожаные краги, тоже, конечно, трофейные, антантовские. На Солодухине — его дивизия называлась Инзенской и богатых трофеев пока не захватывала, хотя и дралась великолепно, — все, от шапки-керенки, тоже кожаной, до кожанки, штанов и сапог, было потертым, заношенным и кое-где красовалось искусными заплатами.

Катя видела, как, заговорив об Антанте, оба начдива с хитрой прищуркой оглядели друг друга и усмехнулись. Солодухин затем дружески хлопнул по плечу Стуцку, тот ответил тем же, хлопнул Солодухина и сказал:

— Вот как, брат!

— Да. Так-то, милый!

— Штаны тебе нужны новые, Петр, это и невооруженным глазом видно.

— Что мне штаны? Ты мне новую технику дай. Танки, аэропланы!

Стуцка, конечно, шутил, когда предлагал повесить изобретателей авиации. За новую технику и он стоял горой, не меньше своего коллеги. О новой технике мечтали все начдивы. Насыщали как только могли свои полки артиллерией, пулеметами на тачанках, средствами связи, но всего этого им было мало: эх, вот бы хоть парочку танков да с ними — в атаку. Аэропланов бы хоть несколько штук иметь да бомбами ошеломить врага, как он делает, как сделал при прорыве своем в Таврию!