Последний рыцарь Тулузы
Шрифт:
Противники сменили копья, англичанин с гневом вытащил из-под мышки, самого уязвимого места, щепу. Его герольд замахал руками, требуя небольшой передышки, но рыцарь крикнул на него, вырвав из рук оруженосца новое копье и занимая позицию.
Второй заход, гонг – Исильдор-Дени пришпорил своего коня и, направив свое копье чуть выше обычного, заехал противнику в плечо, выбив его таким образом из седла. Публика разразилась радостными криками. Салютуя собранию, сэр де Ломбриве объехал почетный круг, наблюдая через щель в шлеме за выражением лица супруги. И тут его хорошему настроению наступил конец. Рядом с Диламеей
Оскорбленный до глубины души рыцарь решил поразить негодяя на месте, но вовремя остановился и вернулся на место.
Теперь напротив него стоял итальянский рыцарь, с которым он уже имел счастье биться три года назад под Парижем. Его звали Паула де Висконте, он был моложе Исильдор-Дени на десять лет, легче и отчаяннее. Поприветствовав итальянца, рыцарь принял у своего оруженосца копье и снова посмотрел в сторону Диламеи. В этот момент прозвучал гонг, и Исильдор-Дени, замешкавшись на старте, получил копьем по шлему, отчего был слегка оглушен.
Следующая сшибка оказалась роковой для обоих противников, так как они одновременно вылетели из седел, и итальянец повредил себе колено, а Исильдор-Дени второй раз ударил голову, и ему пришлось отправиться ни с чем.
При помощи оруженосцев он покинул поле боя и добрался до лазарета, куда прибежала встревоженная Диламея. В присутствии любимой Исильдор-Дени почувствовал себя лучше и даже, несмотря на уговоры оруженосцев и слезы жены, отправился на состязание мечников, где добился высшей награды.
Дома, когда оруженосцы помогли рыцарю снять кожаную броню и Диламея, промыв неглубокую рану на боку и приготовив для оруженосца Доминика, который умел штопать различные раны, иголку и шелковую нитку, хотела удалиться, муж задержал ее.
– Ты жена рыцаря, а значит, должна уметь все, – сказал он, смотря в ее небесно-голубые глаза, – С деланной учтивостью Исильдор-Дени предложил Диламее иголку.
Зная, как многие женщины боятся крови, рыцарь ожидал слез и мольбы, но Диламея храбро взяла в руки толстую иглу и, перекрестившись, принялась за дело.
Если бы такую сцену взялись описывать наши трубадуры, они, без сомнения, воспели бы силу и благородство обоих супругов, сказав, что их союз был прочным, чистым и возвышенным. А храбрость юной жены скрепила их брак настолько, что ничто и никто не сумел бы разлучить этих людей, любовь которых была столь совершенной и чистой, как основа всего прекрасного на этой земле и выше – святой Грааль.
Но на деле именно с этого дня сэр де Ломбриве начал ревновать юную Диламею, придираясь к ней по каждому ничтожному поводу и без оного. Ревнуя, он таскал ее за собой по всем городам, где проходили турниры, так как боялся, что в его отсутствие юная супруга увлечется кем-нибудь помоложе или ее похитят охочие до прекрасного пола богатые мерзавцы. Но и на турнирах он не мог не ревновать ее к рыцарям, очаровыванным прелестной донной.
С того дня его удача покатилась под крутую горку, и он получал больше ранений, нежели наград.
О том, как Диламея де Ломбриве была вынуждена взять командование в свои руки
Однажды – это произошло в Альби, сразу же после того, как достойный Исильдор-Дени и Диламея отметили вторую годовщину своей свадьбы – на втором
Кроме того, она совершенно никого не знала в Альби, а значит, не могла обратиться за помощью и советом. Поняв, что дальше так продолжаться не может и еще неделя, максимум две, и у нее не останется уже средств на обратный путь, Диламея решилась на отчаянный шаг. Призвав к себе оруженосцев мужа, она на правах госпожи потребовала купить повозку для раненого и отвезти их с мужем в отчий замок в Фуа, где она рассчитывала поднять мужа на ноги. Не силой купленных у местных лекарей настоек, так силой молитв отца Харитона.
Предприятие это было небезопасно, так как рыцарь был уж очень плох, и лекари не уставали твердить Диламее, что его никак нельзя везти куда бы то ни было, а лучше послать человека в Фуа за деньгами на лечение. Кроме того, дороги кишели лихими людьми, да и пьяные по случаю турниров и всевозможных весенних праздников лучники и ратники в отсутствие денег и женщин мало чем отличались от разбойников.
Тем не менее, посетив в последний раз храм Девы Марии и пообещав Владычице Небесной в случае их успешного возвращения домой отлить ее серебряную статую величиной в локоть, Диламея укрепилась в своем решении немедленно ехать домой. Сеньора де Ломбриве рассчиталась с хозяином гостиницы, проверила, достаточно ли припасов лежит в дорожных мешках. И, надев черную накидку с капюшоном и проверив, все ли благополучно с мужем, велела Доминику скакать перед телегой, разгоняя толпу и показывая дорогу.
Беспрепятственно они покинули город. День выдался жарким, и Диламея специально забралась на телегу, сев таким образом, чтобы закрывать лицо раненого от палящих лучей солнца. Несколько раз, когда колеса телеги попадали в ямки, рыцарь стонал, при этом сердце бедной Диламеи обливалось кровью и она просила управляющего лошадью парня, которого специально пришлось нанять для этого путешествия, быть осторожнее.
Заранее постановив, что не будут путешествовать в ночное время, к вечеру они старались устроиться в какой-нибудь гостинице, на окнах которой не висело пучка зелени – знака того, что в этом доме самое место для пьяниц. Диламея боялась разнузданного сброда, так как понимала, что выпившие люди могут не заметить рыцарского знамени в окне отведенной им комнаты и выставленного у дверей герба и нанести ей какое-нибудь оскорбление, в результате которого муж имеет право – отказаться от нее как от падшей женщины.
Диламея впитала с молоком матери правило, согласно которому простолюдин ни при каких обстоятельствах не должен коснуться тела благородного человека. Рыцарь считал себя опозоренным на том и этом свете, если должен был умереть не подобающим его званию и положению образом или от рук безродного. Если к благородной женщине приставал подвыпивший лучник или крестьянин и касался при этом ее лилейного ротика или талии – женщина также считалась опозоренной, и этот позор полагалось смывать не малой кровью.