Последний рыцарь
Шрифт:
– Нора, на улице четыре градуса. Обуйся, если собираешься стоять здесь.
– Я взрослая, - напомнила она.
– Мне больше не пятнадцать.
– И взрослые носят обувь в четыре градуса.
Она уставилась на него и покачала головой.
– Ты… - начала она.
– Ты бесишься.
– Я? Потому что не хочу, чтобы ты отморозила себе ноги?
– Потому что не двигаешься дальше.
– Я пойду, когда и ты пойдешь, - ответил Сорен.
– И не притворяйся, что ты идешь вперед, только потому, что спишь сегодня с кем-то другим. Завтра придет моя экономка. Я должен сменить простыни до того,
– В последний раз ты позвонил мне и попросил приехать.
– И ты пришла, когда я позвонил. Ты приходила несколько раз, если я правильно помню, а я всегда правильно помню.
– Это был просто секс.
– Повтори еще раз. Может, я поверю.
– Это. Был. Просто. Секс.
Он вздернул подбородок и посмотрел на нее свысока. Прищурившись, он мягко сказал:
– Нет… я все-таки не верю тебе.
– Найди кого-нибудь другого, с кем можно трахнуться , - сказала Нора.
– Найти кого-то?
– повторил он.
– Это твой ответ на все?
– В моем случае он работает, - ответила она.
– Попробуй.
– И кого предложишь?
– спросил он, его голос был ледяным, но приемлемым, - очевидно западня.
– Есть кто-то на примете?
– Всегда был Кингсли.
– Кингсли , наконец, сам двигается вперед, - ответил Сорен.
– Я не видел его более счастливым, чем с Джульеттой.
– Чем когда он был с тобой.
– Она крепко скрестила руки на груди. – Хорошо, не с Кингсли. С кем-нибудь еще. С кем угодно. Хватит жить прошлым. Меня там больше нет.
– Элеонор, я не собираюсь заводить другого любовника, только чтобы смягчить твое чувство вины за уход от меня.
– Нет, ты будешь играть убитого горем мученика, соблюдающего целибат, пока я не вернусь к тебе из-за чувства вины. Ты трахал меня, и ты трахал Кингсли с тех пор, как стал священником, так что не притворяйся святым или девственником, или хуже того - моногамным. Единственная причина, почему ты не двигаешься дальше и не найдешь кого-то другого, кого можно любить, в том, что ты понимаешь, если сделаешь это, тогда я тоже, наконец, буду способна сама идти вперед. Это один из примеров твоего садизма.
– Проницательное наблюдение, малышка. Ты умнее, чем кажешься.
– Сегодня по какой-то причине я выгляжу глупой?
– Ты стоишь на улице без обуви в четырех градусный мороз. Ты, определенно, умнее, чем выглядишь сейчас.
Пальцы Норы согнулись в кулак. Сейчас именно он будет получающей стороной ее садизма, и ему это не понравится.
– Ты вообще когда-нибудь рассматривал возможность того, что я хочу, чтобы ты нашел кого-то другого, кого можно любить? Ради твоего же блага?
– спросила она, пытаясь сохранить спокойствие.
– Нет.
Нора усмехнулась, хотя не нашла в этом ничего смешного.
– Любой на планете… - начала она и остановилась. Ей пришлось глубоко вдохнуть, прежде чем она могла продолжить, - любой на планете был бы счастлив быть любимым тобой. Я была. Может, я хочу, чтобы ты двигался дальше и нашел кого-то ради ее блага.
– Или ты могла бы перестать бегать от меня.
– Это не бегство, - ответила она, смотря на свои обнаженные ступни, которые болели от холодного крыльца.
– Это остановка.
– Моя, - сказал Сорен.
– Ты моя. Вот кто ты.
– И ты еще удивляешься, почему я не бегу сломя голову к тебе?
Он осмотрел ее с головы до ног и холодно улыбнулся.
– Обуйся, Элеонор.
И не сказав ни слова, развернулся и ушел. Она не доставила ему удовольствия, проводив его взглядом. Она вернулась в дом, закрыла и заперла дверь за собой и вздрогнула от ярости.
Он прав. Ей бы стоило взять хоть какую-нибудь чертову обувь. Стоять снаружи босиком при четырех градусах мороза было невероятно глупо.
Нора стояла спиной к парадной двери и постукивала ногами, ожидая, когда покалывание в ступнях пройдет.
Она закрыла лицо рукой и смахнула не прошеную слезу кончиками пальцев. Она ненавидела ссоры с Сореном. Постановочные ссоры - это одно дело. Говорить: «Я ненавижу тебя, огромную блондинистую задницу » было одно дело. Вести себя так, будто они были заклятыми врагами перед публикой «Восьмого круга», было одним делом.
Сейчас же было все совсем иначе. И причиняло боль.
Она посмотрела на две бутылки пива на кофейном столике. Первый раз, когда она поехала в Европу, она была с Сореном. Поездка была подарком им обоим от Кингсли. Сорен предпочитал вино, а не пиво. Кроме, как он сказал ей, самого идеального пива в мире, которое делают в Бельгии Траппистские монахи. Если бы Иисус превратил воду в пиво вместо вина, он было бы со вкусом Achel Blonde. Он отвез ее в Данию, чтобы познакомить со своей семьей, в Бельгию попробовать пива, в Германию посетить места ее предков и Париж, потому что Кингсли вырос здесь, и она хотела увидеть его старый дом, его старых соседей, его старую жизнь, которую он оставил. Это были две самые идеальные недели ее жизни. И потом они вернулись в Америку, в Коннектикут, где Сорен был католическим священником, а она была его маленьким грязным секретом.
Она никогда не забудет это путешествие, никогда не перестанет пить это идеальное бельгийское пиво и никогда не забудет, как трудно было возвращаться домой. В Европе, когда он был в отпуске, они вместе гуляли при солнечном свете. В Америке, она видела его только по ночам, только в тайне, только в тенях.
Боль больше не колола ее ступни. Она убрала бутылки со стола. Вылив их содержимое в кухонную раковину, она выбросила бутылки в мусорную корзину. Она кричала на Сорена за то, что он жил прошлым.
Может, ей стоит последовать собственному совету. Прямо сейчас.
Она вернулась в спальню и обнаружила все еще спящего Лэнса. Казалось, ему было очень удобно в ее постели. Слишком удобно. Она разбудила его несколькими укусами за плечи и грудь.
Он открыл глаза, и Нора прижала палец к губам, подсказывая молчать. Пока она покусывала его и целовала, ему удавалось оставаться немым, издавая лишь вздохи.
Она поднялась к его уху и, прежде чем поцеловать его, прошептала: - Две ночи назад ты довел меня до оргазма одним ртом и без рук. Сейчас ты должен использовать одни руки… и ничего больше. Понял?