Последний Шанс

Смолин Антон

— Может, и не надо?

Окунь задумчиво покусал нижнюю губу.

— Как знаешь.

— Ну, так даже лучше. О! А почему тебя Окунем зовут? По-моему, не лучшее прозвище из всех…

Сталкер развёл руками:

— В Зоне прозвища получают за душевные качества, привычки или отличающие от других людей поступки. А прозвище такое я получил вот за что… Тогда я был новичком, можно сказать, «отмычкой». Поначалу все звали меня Молчуном — за немногословность, понятное дело. Наставником моим являлся опытный сталкер, которому лет было где-то под сорок, на протяжении которых он уже успел порядком утомиться жизнью. Говорил, что я у него последний ученик. Мол, как обучит шкуру свою беречь — так пройдётся по всем своим тайникам и айда в Голландию. Жить он там всё мечтал, уже не помню даже, почему…Ну, ушёл он в итоге из Зоны, правда,

неизвестно, как жизнь у него устроилась… В общем, хороший он был ходок, да и человек неплохой. Меня впереди себя всё время по Зоне не гонял, хотя случалось, конечно… Но и не жаловал, если не в настроении. Короче говоря, относился нормально. Как-то раз пришли мы из пустяковой ходки в деревню новичков, хабар свой нехитрый сдали и у костра расположились. Там уже сидели несколько старателей, вели меж собой беседу на такую необычную тему: есть ли в окрестных озёрах и реках рыба или нет. Обучаемым, как ты сам наверняка понял, вообще не положено наравне с тёртыми вольными ходоками общаться, да и сидят они обычно двумя разными компаниями, но по причине не таких уж малых лет мне разрешали с ними присаживаться. Хотя участие в беседах я принимал посредственное, так вот и в тот раз особо активным не был. Мой наставник к спору присоединился, и потом они все дружно, за исключением него, решили, что, мол, нет в местных речках места нормальным карпам, щукам да окуням, а если и есть какое-то подобие рыбы, то исключительно трёхметровые сомы. Я вполуха разговор слушал, а в конце вдруг так сильно захотел наставнику своему помочь… Говорю, есть рыба, сам видел. Нормальная, причём, а не только сомы. Старатели на меня так удивлённо посмотрели, а потом один сказал с ухмылкой: «А ты докажи! Поймаешь — ваша правда!» Ну, слово не воробей, это всем понятно, поэтому пришлось самому смастерить удочку и таскать её потом везде с собой для подходящего случая. И вот как-то раз мы с наставником оказались на восточном краю Агропрома. Там, где раньше река протекала, ныне высохшая почти. От неё там маленькие озёрца остались, которые постоянно то осадками пополняются, то реками подземными… Но нам повезло: мы набрели на большое по меркам Зоны озеро, метров примерно сто в диаметре. Короче говоря, закинул я в него удочку, сел на землю и ждать стал. Минут через пятьдесят какая-то мелочь клюнула, но я только поругался и выкинул её в сторону. А потом, когда уже засыпать начал и чуть ли не в озеро заваливаться, за крючок кто-то так сильно дёрнул. Я мигом очнулся, спохватился — и как потянул на себя удочку!.. Смотрю — на крючке рыба, окунь, мелкий, правда, но ничего… и так сошло. Наставник удивился очень, положил его в банку с водой — и в таком виде мы его до Кордона за пару суток донесли. С тех пор и зовут меня Окунем.

— Ага, вон как оно прозаично бывает, — весело усмехнулся Игорь. — Хоть целый рассказ пиши. А сменить-то ты прозвище не хочешь?

— Ну-у… — замялся сталкер. — Знаешь, я думал над этим. Но память, уважение к прошлому и всё такое… Хотя оно мне нравится всё меньше и меньше…

— Ну и вот! А только недавно новую жизнь получил.

— Точно, — улыбнулся Окунь. — Жаль только, изменить его нельзя. Многие меня под этим прозвищем знают. Но у меня есть предложение. Придумай прозвище, каким будешь звать меня только ты.

— Только я?! — удивился Игорь.

— Не, ну вот человек… Вторую жизнь дал, а прозвище не хочет… Даже для себя одного. Ну, как бы ты меня назвал?

— Ладно… сейчас… — Синёв на пару секунд задумался, потом уверенно сказал: — Миротворец.

— Почему так? Из-за фамилии?

«А какая у него фамилия? — недоумённо подумал Игорь, но, прокрутив в памяти события последних дней, вспомнил случай на подходе к «Ростку», а именно допрос дежурного «долговца». — Точно, Мироненко…»

— Не только, — мотнул он головой. — Во-первых, ты ходил за Аспиранта к Настою, хотя мог запросто этого не делать. Плюс то, что ты сделал для меня. Попытался помочь и едва… почти погиб. Ты установил чёткие границы своего мира и не переступаешь через них. Вот почему.

— Тогда катит. Но Миротворец — слишком длинное слово для Зоны. Прозвище должно произноситься на одном дыхании, чтобы если вдруг человеку угрожает опасность, его можно быстро окликнуть.

Игорь нахмурился.

— Я ведь не собираюсь в Зоне оставаться, а раз прозвище для меня одного, то…

— Ну, пусть это будет моя привычка, — подсказал Окунь.

Синёв

пожал плечами:

— Ладно. Если сократить, получится Мир.

— О, класс! Звучит. Ну, раз всё решено, то пошли к Михалычу. — Он встал, взвалив на одно плечо рюкзак, кинул на стол плату за чай и вдруг замер. Затем обратил настороженный взгляд на Игоря, глядя будто даже не на него, а куда-то в пустоту, и тихо с присвистом спросил:

— Слышишь?..

Игорь прислушался. Сначала ничего необычного он не расслышал, однако потом его ухо уловило какой-то далёкий, на одной ноте гул, и… будто земля под ногами начинает вибрировать. Он обеспокоено посмотрел на Мира и ответил:

— Кажется, слышу…

— Вот же чёрт! — резко оборвал его сталкер, глянув на небо — оно сплошь переливалось багрово-красными тонами. — Тоже мне, охраняющие, идиоты, ё-моё!.. Выброс же!

Он завертел головой по сторонам, останавливаясь глазами на группах беседующих ходоков и одиночках, что бродили по территории базы, потом поднял левую руку вверх и громко прокричал:

— Люди! Выброс!

Сталкеры и новички тут же поднялись на ноги, подняли взгляды. Синёва что-то напрягло в окружающей атмосфере; вслушавшись, он понял, что слышит гул, который идёт с той стороны, откуда они с Андреем пришли, и нарастает. Только он хотел спросить Мира, что это значит и что вообще делать дальше, как один из ходоков прокричал:

— Точно, братаны! Выб…

Запоздало завыла одинокая сирена, закреплённая на крыше здания штаба-гостиницы, извещающая о приближающейся опасности.

— Куда теперь? — спросил Игорь.

— К Выбросу готовиться, — хмуро ответил Мир и направился прочь.

Фразу «готовиться к Выбросу» здесь понимали как перенос бара в подвал штаба-гостиницы на время, пока буйство местной аномальной природы не сойдёт на нет. Так за пятнадцать минут большой, весёлой и дружной компанией ходоки вместе со «свободными» перетаскали под землю все необходимые предметы и вещи. Это шкаф из бара с алкоголем и всякой снедью внутри. Так называемые стулья и столы, скамьи. Ещё вдобавок захватили побольше еды. В общем, напаслись про запас. Когда двери временного бара закрылись, и на улице не осталось ни одного человека, до Выброса было ещё минут пять. Помещение действительно было тесноватым для такого количества народу, но, как говорится, в тесноте да не в обиде. И не в счёт, что тут воняло затхлостью, очень скоро этот запах заменил аромат открытых консервов, колбасы, алкоголя и пота. Многие вокруг веселились, и Мир также присоединился к одной из компаний.

Оказывается, промокли не одни они с Андреем, так что тут развернули целую сушилку: разрешили повесить одежду сушиться, снять обувь и даже выдали до ужаса заношенные, буквально разваливающиеся кроссовки, сандалии, кеды.

Потом помещение сотряс мощный толчок; лампочка на длинном проводе закачалась, зазвенели стаканы. На некоторое время голоса вокруг затихли. Люди стояли, побледнев или наоборот — порозовев — и смотрели в одну точку, словно куда-то в пространство. Некоторые побежали в туалет. Ясно было, что все переживают «синдром Выброса», о котором Синёву рассказал Андрей. Однако Игорь вообще ничего необычного не ощущал. Когда вокруг снова стал нарастать гул голосов, он так и не решил, хорошо это или плохо.

Участия во всеобщем веселье Синёв не принимал. У него было неподходящее для этого, задумчиво-печальное настроение. Зато, говорят, для творчества это самое лучшее внутреннее состояние. Поэтому, просто посидев какое-то время и, в конце концов, выпив банку энергетика, Игорь нашёл в рюкзаке (откуда только взялось?) мятый листок бумаги и карандаш. Мысли в голове легко складывались в рифмы. Не сказать, чтобы он считал себя и уж тем более был замечательным поэтом, но иногда увлекался. Это хороший способ излить в краткой форме всё, что накопилось на душе. А мыслей у Синёва для этого за последнее время набралось приличное количество.

* * *

Примерно через два часа бар окончательно перестали сотрясать какие бы то ни было толчки. И чуть погодя люди поднялись наверх. Те, кто не успел «набраться» скорее кинулись прочь с базы — собирать родившиеся во время Выброса артефакты. А другие остались либо потому, что уже много выпили, либо просто не хотели никуда идти.

Мир с Игорем поднялись чуть ли не последними. Синёв с удивлением заметил, что тут темно, как ночью, хотя было ещё слишком рано для наступления темноты.