Последний шанс
Шрифт:
Иван Иванович взял в руки протокол об изъятии восьми с половиной тысяч рублей. Но не передал его Пряникову, как предыдущий. Он рассчитывал на то, что Петр Прохорович пока что осмысливает прочитанное. То, что скажет ему сейчас Иван Иванович, тот воспримет, как комментарий к следующему документу.
— Лазня утверждает, будто эти деньги — ваши...
Пряников от таких слов похолодел. Глаза остекленели. Нижняя губа задрожала.
Выждав секунду-вторую, Иван Иванович бросил Пряникову «спасательный круг»:
— Вроде бы он когда-то занимал
У Пряникова вырвался вздох облегчения. Он мгновенно проглотил брошенную ему приманку.
— А... Ну да... Когда собирался покупать машину.
— И сколько же вы ему одолжили?
— Что-то около семи тысяч... — Пряников старался угадать сумму. Он только что прочитал протокол об изъятии у Лазни шести с половиною тысяч рублей.
— Точно не помните? — старался уточнить Иван Иванович. — Расписку не брали?
— Ну что вы! Какая расписка между друзьями! Всё на доверии.
— Значит, запишем в протокол: два года тому вы одолжили Лазне Богдану Андреевичу семь тысяч рублей. Ни копейки больше, ни копейки меньше. Учтите, Петр Прохорович, это очень важные показания в пользу Лазни.
Снова «наживка», которую должен был на лету проглотить Пряников, мучимый страхом: заложил его Богдан или все взял на себя?
— Пишите. Все так и было. Семь тысяч.
Когда Пряников подписал страницу протокола, Иван Иванович протянул ему акт об изъятии в гараже у Лазни еще восьми с половиною тысяч рублей.
— Богдан Андреевич утверждает, что это тоже ваши деньги.
Надо было видеть эту немую сцену!
— Может быть... и пятнадцать... Я уже забыл. Знаете, когда-то я попал под завал: четыре дня сидел в каменном мешке. Попридавило, и с тех пор порой у меня что-то с памятью...
Пряников врал и понимал, что завирается, видел, что ему уже не верят, но остановиться не мог, его все несло и несло. А Иван Иванович выразил свое недоверие.
— Петр Прохорович, не будем детьми. Семь тысяч и пятнадцать тысяч, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. А вы запамятовали, словно в вашем распоряжении триста пятьдесят тысяч годового дохода...
Триста пятьдесят тысяч — число не случайное. Если Пряникову две бригады «сговорчивых мужичков» приносили в месяц тридцать тысяч, то за год как раз и могло набежать столько.
— Ну, откуда у меня могут быть такие огромные деньги, — поспешил отмежеваться Пряников от дохода в триста пятьдесят тысяч. — Зарплата начальника передового участка... Жаловаться, конечно, грех, меньше тысячи не помню.
— Вот и я так думаю: откуда у начальника передового участка, зарабатывающего всего тысячу в месяц, может взяться годовой доход в триста пятьдесят тысяч? Это в Америке на биржевых спекуляциях зашибают такие суммы.
Теперь Пряников вполне созрел для главного вопроса. Он, по мысли Ивана Ивановича, сейчас уже ни о чем другом, кроме этих пятнадцати тысяч рублей, думать не мог. Пряников понимал, что горит сам и, по всему, топит Лазню. А уж если ты впутываешь коллегу по преступлению, отягощая его вину, то и от него
Иван Иванович показал Пряникову ту часть протокола, где Лазня признавался в том, что он привез к магазину «бородатого». Когда Петр Прохорович недоумевающе вернул листки бумаги — каждый с подписью Лазни, Иван Иванович разложил перед ним портреты бородатой троицы изображением вниз.
— Петр Прохорович, надеюсь, вы понимаете, что не в ваших интересах темнить! — Он перевернул портрет бородатого Кузьмакова, и рядом положил его же фотографию без бороды. — Фамилия, имя, отчество! — потребовал он.
— Кузьма Иванович Прудков, — четко произнес Пряников.
— Настоящая его фамилия Кузьмаков, по кличке Суслик. А эти? — Он перевернул портреты двух других бородачей.
Пряников не сопротивлялся:
— Егор Иванович Победоносец...
— Настоящая фамилия Дорошенко, кличка Жора-Артист. А этот?
— Юлиан Иванович Семенов... Его еще называли папой Юлей.
— «Папа» — так на воровском жаргоне величают главаря банды.
— Так вот, Петр Прохорович, есть основания полагать, что во время ограбления мебельного магазина была использована ваша машина.
Пряников побагровел, надулся как индюк, стал раза в два выше и шире. Глаза навыкате. Налились кровью.
— Не может этого быть! На моей машине Анка уехала к больной матери!
— Под Тельманово в вашей машине, кроме Тюльпановой, были Прудков-Кузьмаков и Победоносец-Дорошенко. При попытке задержать их они открыли огонь из автомата. Постовой вынужден был тоже применить оружие. Все это и послужило причиной аварии.
И вдруг этот здоровяк, смахивающий на комель, из которых в древности изготовляли стенобитные орудия, побледнел, начал, словно рыба, вытащенная из воды, хватать широким ртом воздух и съехал со стула на пол. Да так ловко, что Иван Иванович не успел его подхватить!
Кувшин с водой! Плеснул в стакан. Набрал полон рот и брызнул в лицо потерявшему сознание мужику, как это делала мать, когда катала рубелем белье (утюгов в Карповом хуторе в ту пору еще не было).
— Петр Прохорович! — похлестал майор Орач по ядреным жестким щекам Пряникова. — Вот уж чего не ожидал от вас!
Еще стакан воды ему на голову — и начальник четырнадцатого участка открыл глаза.
Он плакал навзрыд.
— Честное слово, поверьте, Анка сказала мне: «Еду к матери». И телеграмму показывала...