Последний штрих

Кизис Диана

– Вот так новость, – произнесла Брин без всякого выражения. – Что ж, примите поздравления.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила я.

Дэвид и Зак понимающе переглянулись. «Ну вот, – читалось в их взглядах, – бабы опять сцепились».

Больше мы ничего обсудить не успели: сзади меня схватил Хамир.

– Пошли танцевать, принцесса. – Он потащил меня к танцполу. – Это Мохаммед Раффи – индийский Элвис.

– Правда? – Я сверкнула обворожительной, как мне хотелось думать, улыбкой и закружилась в объятиях Хамира.

Остаток вечера я только и делала,

что смеялась, пила и танцевала. По просьбе исполнителей танца живота (среди которых были как женщины, так и мужчины) на танцпол поднялись Мэй, Уайатт, мои родители, кузены Хамира и даже Зак. Мы с Заком обсуждали планируемый переезд, и с каждым бокалом шампанского я все больше заражалась его энтузиазмом. Может, все еще выгорит, думалось мне. Я даже не заметила, когда ушли Брин с Дэвидом, – видимо, я так напилась, что уже ни на что не обращала внимания.

Глава 24

Есть чем гордиться

В годовщину смерти Сесил Зак заявил, что хочет побыть один. Утром я отправилась на кладбище и возложила на могилу цветы. Брин уже успела здесь побывать – я поняла это по букету тюльпанов, к которым Сесил всегда питала слабость. Затем я отправилась на работу. Целый день вспоминала, какая Сесил была классная и как с ней было весело. Мне упорно не давали покоя мысли о Заке. Раз двадцать, наверное, я собиралась ему позвонить, но так и не решилась. Вечером мы с ним встретились, и я поинтересовалась, как он себя чувствует.

– Мне легче, – к моему удивлению, признался он. Затем притянул меня к себе. – По-моему, ждать этого дня было страшнее, чем его пережить. Я понятно выражаюсь?

Я кивнула. Понятнее некуда.

– В последнее время я был для тебя сущим наказанием, – заявил он.

– Ну что ты! – солгала я. – Ты замечательный.

– Только не покидай меня, Джесс, – прошептал он, уткнувшись мне в волосы. – Знаешь, я ведь по-настоящему тебя люблю.

– Знаю.

– А ты меня любишь?

Моей первой мыслью было: «Да», Затем: «Нет». И наконец: «Да не знаю я!»

– Конечно, люблю, – сказала я вслух.

Праздники прошли тихо. Зак уехал к родителям, а я в кои-то веки решила наладить отношения со своими предками. Как-то раз, в самом начале января, я поехала за стульями для обеденного стола, которые заказала в сан-францисской студии дизайна специально для дома Зака. Совсем недавно мы положили паркет из фальшивого тика – пришлось ждать несколько недель, пока вечно занятой плотник выкроит для нас время. И еще нужно было встретиться с парнем, обещавшим заняться шторами. Короче, что ни день – непочатый край дел. Я предупредила хозяев своего домика, что скоро съеду, и через неделю готовилась переселиться к Заку. Пять месяцев нашей совместной жизни мы отметили в итальянском ресторане, где состоялась наше первое свидание. В тот вечер Зака прямо-таки распирало от новых планов: он говорил, что огромный встроенный платяной шкаф перейдет в мою собственность; что я сама могу выбрать шкафчик'! для ванной; предлагал пользоваться одной телефонией линией, но установить

разные автоответчики.

Доехав до городка Лос-Фелис, я с удивлением обнаружила, что думаю о друге Мэй, Уайатте, которого не видела со дня свадьбы Генри. Тогда, во время пиршества, я неожиданно обрела в нем родственную душу. Пока Генри с Хамиром танцевали, Мэй трепалась с кузеном Хамира, Ваджи, а Зак обсуждал в баре спорт, мы с Уайаттом сидели на пуфиках и беседовали о его работе. Я понятия не имела, чем он зарабатывает на жизнь, хотя подозревала, что, возможно, он пишет сценарии – уж больно нарочито неряшливо он одевался, словно хотел этим сказать: «Я могу позволить себе ноешь эти шмотки, потопу что зарабатываю больше тебя». Но оказалось, что богачом его назвать нельзя. Он сказал, что занимается дизайном жилых помещений. Да и магазинов, кстати, тоже.

– А с чего это вдруг? – поинтересовалась я.

– Город растет, – объяснил он. – Ты, наверное, заметила, что в Лос-Анджелесе в отличие от того же Нью-Йорка мало ходят пешком? Но наконец-то и у нас начали появляться уютные микрорайончики, а не только придорожные торговые центры. Людям требуются стеллажи, паркет, освещение, украшения. Почему я должен отказывать им в их нуждах?

– Наверное, бешеные бабки зашибаешь.

– Да, для подработки неплохо.

– Для подработки?

– Вообще-то я скульптор, – пояснил Уайатт.

Мне сразу вспомнился наш спор в клубе «Эхо» но поводу того, считать ли дизайн творчеством. Неожиданно все прояснилось.

– А ты выставляешь свои работы? Он пожал плечами:

– Да так, сотрудничаю с одной нью-йоркской галереей. И еще с одной в Лондоне. В прошлом году попал на выставку-биеннале Уитни, но увы... И еще недавно уволил своего лос-анджелесского представителя: не получилось с ним «подружиться», как говорят дети.

Я посмотрела на него с уважением. Ничего себе! Не то что эта стерва Флук.

Уайатт неловко передернул плечами. После нескольких бокалов его акцент стал еще заметнее. Маленькое брюшко выпирало под пуговицами рубашки. Он улыбнулся, и вокруг его глаза собрались мелкие морщинки – наверное, полуденное остинское солнце постаралось. Ему было тридцать два года – «подходящий возраст», как сказала бы Брин, если бы мы с ней разговаривали. Странно, что Уайатт в самом начале нашего знакомства повел себя как придурок. Словно прочитав мои мысли, Уайатт добавил:

– Извини, что тогда, на концерте, завел этот спор. Я рассмеялась.

– Кстати, почему ты это сделал?

– Сам не знаю. – Он покачал головой. – Мэй говорит, ты очень тонко чувствуешь интерьер, а я ненавижу,

когда люди сами себя принижают.

Я бросила на него взгляд, как бы говоря: «Тоже мне! Это я-то себя недооцениваю?»

– Ладно, ты меня раскусила: я просто выпендривался.

– Но зачем! – спросила я.

С минуту он пристально меня разглядывал. Потом встряхнул головой и усмехнулся: мол, так я тебе и сказал.

– А ты действительно веришь в то, в чем пыталась убедить меня тем вечером?