Последний штурм
Шрифт:
Но до всех этих событий еще было несколько лет.
Полковник военно-воздушных сил США, командир президентского лайнера вышел из кабины экипажа.
— Что нового, Джек? — спросил его Никсон.
— Через час десять минут будем садиться в аэропорту Пекина. Оттуда просят, сэр, чтобы вы были тепло одеты, температура в Пекине — минус восемь градусов, сильный северный ветер. Спрашивают: нужно ли привезти на аэродром шубы?
— Поблагодарите, полковник, хозяев за заботу, но мы захватили с собой теплую одежду.
…«Боинг» на малых оборотах двигателей подрулил к самому вокзалу, и из его
У самолета президента готовились приветствовать премьер Чжоу Эньлай, хорошо известный всем по фотографиям, и какой-то высокий старый человек, одетый в пальто с воротником из выдры. Но самым странным в его одеянии были матерчатые тапочки на толстой стеганой подошве и ослепительно белые носки, видневшиеся из-под коротковатых брюк.
— Кто это? — спросила мадам Никсон.
— Это, мадам, один из ближайших друзей председателя Мао, маршал Е Цзяньин, — сказал офицер из ЦРУ. — Его белые носки под любой костюм и в любую погоду сначала выглядели курьезом среди военных. Но потом к ним привыкли, и теперь было бы столь же странно увидеть маршала в другом наряде.
— А откуда ты это знаешь, Сэм? — поинтересовался президент.
— Видите ли, сэр, почти двадцать пять лет назад я входил в состав особой военной миссии, которой президент Трумэн поручил изучить возможности сближения не только с Чан Кайши, но и с коммунистами. Сближения не получилось, тогда русские перехватили инициативу, но авансы на благоприятное развитие событий мы получили вполне определенные. Вы делаете, сэр, то, что не удалось сделать ни одному президенту до вас.
— Спасибо, Сэм. Кажется, трап уже подогнали.
Чжоу Эньлай с полусогнутой левой рукой — осложнение после какой-то болезни — подошел к президенту и поздравил его с прибытием на китайскую землю.
Перед приемом в честь президента Соединенных Штатов Никсон с супругой были приглашены на встречу с Мао Цзэдуном.
Они вошли в один из бывших императорских покоев. Большой зал с дорогой резней мебелью, шкафы и полки с книгами, глубокие кожаные кресла и огромный ковер зеленоватых оттенков с иероглифом «счастье» посредине. Мао с трудом поднялся из кресла и сделал два шага навстречу гостю. Никсон заговорил первым:
— Я давно мечтал побывать в вашей стране, уважаемый председатель, мне хотелось увидеть вашу землю, познакомиться с жизнью ее народа. И вот эта мечта осуществилась. Благодарю вас за приглашение посетить вашу страну и вашу древнюю столицу.
Мао Цзэдун слушал, не выпуская руки Никсона из своих рук. Не понимая языка, он с раскрытым ртом и выражением детской растерянности и беспомощности на лице смотрел на переводчицу. Модно, по-европейски одетая племянница Мао быстро говорила почти в самое ухо председателя. Он улыбнулся. Было непонятно: дошел ли до него смысл сказанного. Но, выслушав переводчицу, Мао медленно, так медленно, что Никсон почувствовал себя неудобно, произнес какие-то слова.
— Председатель рад, — на хорошем английском языке говорила переводчица, — что вы прилетели в нашу страну. Это очень хорошо. Пройти десять тысяч ли трудно, но когда они остаются позади, поймешь, как много ты сделал.
Никсон, освободив руку,
— Очень хорошо, госпожа, — переводила девушка, — что вы последовали за своим супругом.
— Мы прибыли к вам, господин председатель, — сказал Никсон, опускаясь в кресло, указанное Мао, — потому что изменилось время, в котором мы живем, и то, что раньше казалось невероятным, сегодня никого не удивляет.
Опять Мао что-то говорил неразборчиво, так что на лице переводчика, взятого Никсоном из китайского отдела государственного департамента, отразилась растерянность: он не улавливал смысла, не различал слов. Ему показалось, что его не понимает даже племянница председателя. Но она снова затараторила, глядя в листочки блокнота:
— Председатель говорит, что времена действительно меняются. Как говорили древние: не может так быть, чтобы всегда только было пасмурно, наступят и ясные дни. Между нашими странами, сказал председатель, слишком долго висела черная туча непонимания, хотя у американского и китайского народов есть много общего. Давайте искать это общее и на его базе строить наши взаимоотношения.
— Этому мы и хотим посвятить свой визит, господин председатель.
Мао снова произнес какие-то слова.
— Председатель Мао говорит, — читала переводчица по блокноту, — что китайский народ хотел бы видеть в американском народе своего доброго партнера. Нам с вами, господин президент, предстоит сделать исторический шаг вперед, который будет первым на тысячемильном пути к взаимопониманию. Председатель помнит, что он встречался несколько лет с одним американским другом даже в то время, когда председатель жил в Яньани. Это хороший друг, и председатель ему высказывал все, что он думал и думает об отношении двух наших стран. А теперь это же самое он готов повторить и господину Никсону, но уверен, что это ему хорошо известно.
— Да, — подтвердил Никсон, — я знаю о беседе председателя с Эдгаром Сноу. Это и заставило меня попробовать наладить новые отношения с Китаем. Но много было помех на этом пути, много наносного. Теперь, будем надеяться, нам удастся отремонтировать разрушенную дорогу.
— Вы правы, господин президент, — произнесла переводчица, — председатель говорит: древние учили нас, что можно иногда пойти на то, чтобы сломать восточную стену и починить западную. И еще председатель желает вам, господин президент, успешного визита в нашу страну.
Никсон только собрался поговорить на символическую тему о восточной и западной стенах, но понял, что аудиенция окончена. Мао выглядел совсем обессилевшим. Он откинул массивную голову на спинку кресла и полузакрыл глаза. Лицо его неестественно покраснело. Большие, когда-то, видно, очень сильные руки лежали на подлокотниках кресла, и пальцы их чуть дрожали. Никсон и его спутники поднялись, чтобы попрощаться. Мао Цзэдун, еще минуту назад сломленный, вдруг оживился, ему помогли подняться на ноги, и он протянул руку Никсону. Тот заметил, что сквозь полуприкрытые веки на него направлен острый, любопытный взгляд. Это удивило Никсона, он был сбит с толку этой резкой переменой: от последней степени апатии — к жизни.