Последний Совершенный Лангедока
Шрифт:
Я обернулся. В дверях стоял высокий человек, одетый в чёрное. Он был стар и чем-то напоминал Никиту, но если у того в глазах горел яростный огонь, то умное лицо пришедшего было спокойным и печальным, и говорил он негромко, ясно и чётко строя фразы. Его речь, несомненно, была речью образованного человека.
– Мне уйти? – спросил я.
– В ритуале Утешения нет тайны. Напротив, будет лучше, если ты останешься и поможешь мне. Ты ведь целитель?
Я кивнул.
– Больного нужно переодеть, – сказал епископ и достал из своего мешка чистую камизу. [99]
99
Камиза –
Вдвоём мы посадили его в постели и сменили рубашку. Сердце больного бешено стучало, временами замирая. Когда я нагнулся над постелью, шнурок, который надел мне на шею Никита, выскользнул из ворота рубахи. Епископ стремительно взглянул на него, но промолчал.
– Слышишь ли ты меня, сын мой? – спросил епископ. – Готов ли ты восприять святое слово?
Больной кивнул.
– Тогда ответь, принял ли ты истинную веру? Да? Хорошо. Ответь ещё, нет ли у тебя долгов перед Церковью, не причинял ли ты ей ущерба? И если ты задолжал и можешь заплатить, заплати, ибо молитва за виноватого и вероломного не дойдёт до Господа. Сказано:
«Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серою. Это смерть вторая». [100]
– Грешен я, отец мой, – прохрипел умирающий, – но нет у меня долгов перед церковью, и не причинял я ей ущерба…
Епископ расстелил на его коленях чистую ткань, на неё положил Евангелие, прочитал Benedicite [101] и трижды Adoremus patrem et filium et spiritum sanctum. [102] Больной судорожно вцепился в Евангелие, по щекам его катились слёзы.
100
Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис) 21:8.
101
Benedicite (benedicite, parcite nobis, лат. – Благослови и помилуй нас) – молитва альбигойцев.
102
Взываем к Отцу, Сыну и Святому Духу (лат.).
Окончив молиться, епископ сказал:
– Это Святое Слово Иисус Христос принёс в мир, и этому молению Он научил Совершенных. Без этого моления ты не должен отныне ни есть, ни пить.
– Я воспринимаю Слово от Бога, Церкви и от тебя, отец мой, – ответил больной. – Прошу Бога, Церковь и вас простить мне все прегрешения, какие я совершил на деле, на словах и в мыслях.
– Господь, Церковь и мы прощаем тебе, и будем молить Господа, чтобы Он тебе простил.
Епископ бережно взял из рук умирающего Евангелие, поцеловал его и коснулся святой книгой лба больного. Затем дал поцеловать книгу мне и больному, а потом поцеловал его в губы. Лицо умирающего странно изменилось. Казалось, страдания, боль и страх покинули его, он облегчённо вздохнул и жестом показал, что хочет лечь.
– Пойдём, брат мой, – шепнул епископ, – больному следует отдохнуть.
Я взглянул старику в лицо и понял, что он не договорил: «перед предстоящей ему последней дорогой». Епископ медленно прикрыл глаза.
Мы сидели за столом в пустом трактире. Хозяин принёс нам хлеб, воду в кувшине, жареную рыбу и оливковое масло с чесноком, не спросив платы.
– Брат мой, – сказал епископ, – я увидел, что ты принадлежишь к добрым христианам. Глаза не обманули меня?
– Это так, отец мой.
Епископ отломил кусок хлеба, обмакнул его в масло и стал неторопливо жевать, запивая каждый глоток водой. Я последовал его примеру.
– И ты рождён не в этой земле?
– Я ромей, только вчера я сошёл с галеры, пришедшей из
– По твоему акценту я понял это, – кивнул епископ. – Но я задаю вопросы, не назвав своего имени. Это невежливо, прости меня за это. Я – Гийаберт де Кастр.
– Моё имя Павел. Один крестоносец, с которым я познакомился на корабле, называл меня Павел Иатрос.
– Иатрос – это ведь по-гречески «целитель»?
– Да.
– И верно, зачем я спрашиваю, ведь я видел тебя у постели больного. Скажи, он не поправится?
– Он не доживёт до утра.
Епископ помрачнел.
– Значит, я едва успел, но, всё-таки успел. Я рад и этому.
– Простите моё любопытство, о какой цепи говорил этот человек? Он бредил?
Гийаберт помолчал, обдумывая свои слова, потом спросил:
– Ты ведь недавно узрил свет истинной веры и ещё не постиг мудрость наших книг? Не стыдись. В том, чтобы не знать, нет греха. Грех в нежелании знать, в тупости и лености души. Я скажу. Наше земное бытие – всего лишь звено в цепи перерождений. Праведник воплотится в более совершенном существе, а преступник после смерти рискует возродиться в теле, отягощённом наследственными болезнями и пороками или вовсе оказаться в шкуре животного. Помимо этих скорбных скитаний среди смертей и возрождений, у падших душ нет надежды на избавление и обретение блаженства в слиянии с Духом Божьим, кроме надежды на сошествие Его Посланца. Тот, кто перед смертью не восприял Слово и не принял Утешение, не будет спасён. Многие сеньоры из числа познавших свет истинной веры никогда не расстаются с Совершенным, чтобы в случае смертельного ранения или неожиданной болезни успеть принять Consolamentum.
– А почему… прости меня, если я скажу плохо… нельзя принять Утешение ну… заранее?
– Потому что ограничения, накладываемые обрядом, по силам далеко не каждому. Совершенный должен отказаться от соитий, ему также нельзя употреблять пищу, которая появилась в результате соитий. Стало быть, для него под запретом мясо и яйца. Разрешена рыба, ибо она размножается иным способом, и, зная об этом, наш почтенный трактирщик подал нам не мясо, которое скворчит на вертеле в очаге, но рыбу. Запрещено также вино, и вот мы пьём воду. Мои чёрные одежды свидетельствуют о том, что я соблюдаю все эти запреты. Но подумай, что будет с людьми, если мужья не будут разделять ложе со своими жёнами? Что будет, если землекоп не будет употреблять в пищу мясо, а ребёнок не получит на завтрак яйцо или кружку молока? Нас немного, и именно мы, Совершенные, обязаны подавать Утешение. Мы не признаём ада, ибо перерождение грешника в теле прокажённого, свиньи, змеи или червя уже есть ад для его души. Наш долг сделать так, чтобы не пострадал невинный.
Слушая де Кастра, я незаметно доел хлеб. Епископ перехватил мой голодный взгляд и пододвинул блюдо с рыбой:
– Вкушай, брат мой, не смотри не меня. Ты молод и голоден, к тому же, не связан обетами. Я же привык ограничиваться малым, да в моём возрасте много и не требуется, ты как целитель должен знать это.
Я молча кивнул, потому что рот мой был набит рыбой, запах которой – удивительное дело – уже не казался мне столь неприятным.
Старик с наслаждением потягивал воду, как будто это было редкое вино. Он молчал и деликатно смотрел в сторону, давая мне возможность насытиться. Вдруг меня посетила мысль, от которой кусок чуть не застрял в горле. Я прокашлялся и сказал:
– Как странно, отец мой: мы вкушаем пищу и, как ни в чём не бывало, наслаждаемся ею, а между тем в соседней комнате вот-вот оборвётся нить жизни человека, такого же, как мы, и он более никогда не сможет есть, пить, дышать, ощущать на коже солнечный свет…
– Ты ведь целитель, не так ли? – спросил де Кастр, внимательно глядя на меня, – как же ты не привык к таким вещам?
– К смерти невозможно привыкнуть. Если целитель равнодушен к страданиям и смерти людей, ему лучше оставить своё ремесло и заняться чем-нибудь другим. Кроме того, я лечил в своём доме, а люди умирают обычно в лечебницах, которые у нас существуют при монастырях.