Последний суд
Шрифт:
— Нет. Тогда он поймет, что я его раскусила. Вы можете высказать ему наши претензии после. Он уговаривает меня ехать домой. Джонатан — тоже. Я — единственный человек, который хочет продолжить расследование.
Боттандо подумал.
— Не знаю, что тебе посоветовать. Нужно, конечно, помочь карабинерам — все-таки это двойное убийство, а не какая-нибудь банальная кража. Хотя Фабриано уверяет, что справится сам. Мне трудно судить отсюда, стоит тебе оставаться в Париже или нет. Короче: если ты решишь возвращаться — возвращайся; скажем Фабриано, что мы свою часть работы выполнили, остальное — его забота.
— Вы несправедливы ко мне.
— Мне просто вдруг пришло это в голову.
— Я хочу докопаться до истины.
— Ну, тогда оставайся. Чем я могу тебе помочь?
Телефонный аппарат пискнул, напоминая, что у нее заканчиваются деньги.
— Узнайте, кто звонил Эллману, — быстро заговорила Флавия. — Звонок был точно не из Парижа. Я просила Жанэ связаться со швейцарцами, но они такие медлительные — не могли бы вы их поторопить?
— Разумеется, — успокоил ее генерал, — я позабочусь об этом.
— Ну? — спросил Аргайл, когда она вышла из будки. Флавия обдумала ответ.
— Он велел мне продолжать расследование. Сказал, что я очень проницательная и собрала массу полезной информации.
Джонатан огорчился: он рассчитывал успеть на аукцион, который должен был состояться в Неаполе послезавтра.
— Извини, но у меня нет выбора, — развела руками Флавия.
— У нас практически не осталось денег. Ты помнишь об этом?
— Ничего, что-нибудь придумаем.
— Что здесь можно придумать?
— Что-нибудь. Между прочим, я сейчас в архив. Ты со мной?
Они пошли на юг, в респектабельную туристическую часть города, прочь от сбегающих вниз улиц, забитых горожанами с озабоченными печальными лицами, миновали район швейных мастерских, где от зари до зари вкалывали азиатские женщины, на чьих плечах держится репутация Парижа как самого модного города Европы, и потом снова на восток, в еще более элегантный Мараис — эта часть города, где некогда располагались огороды и овощные рынки, давно превратилась в фешенебельный район, утратив при этом свое очарование.
Здесь находился еврейский архивный центр, ибо здесь же некоторое время назад тянулся еврейский квартал, который благодаря совместным усилиям нацистов и торговцев недвижимостью съежился до двух коротеньких улочек.
На улице Жоффре-Лазньера было мало примечательного для туристов — всего лишь одно красивое здание и мемориал депортированным гражданам Франции. Все остальное снесли, чтобы освободить место для новых построек. Даже в солнечный день улица производила удручающее впечатление.
Флавия с Аргайлом немного поспорили, кому идти в центр. Флавия хотела пойти сама, полагая, что новые сведения помогут ей наконец увидеть рациональное зерно в беспорядочном потоке информации.
— Ну, ты или я? — в последний раз спросила она, когда ее доводы иссякли. — Я все же считаю, что лучше пойти мне.
— Хорошо, я, кажется, придумал, чем мне заняться. Пойду кое-что узнаю. До встречи.
Флавия вошла в здание, располагавшееся рядом с мемориалом, и справилась у администратора, звонил ли Жанэ предупредить о ее визите. К счастью, свое обещание он выполнил. Флавия заполнила формуляр и сообщила, какая информация ее интересует. Женщина с готовностью откликнулась
Флавия поблагодарила сотрудницу архива, села и, ожидая, когда ей принесут заказанное досье, стала просматривать любезно предоставленные ей списки конфискованной во время оккупации собственности. Она внимательно прочитывала каждую страницу, в глубине души надеясь обнаружить упоминание о коллекции Гартунга.
В принципе ее гипотеза была вполне жизнеспособной: после того как снесли Берлинскую стену, давно пропавшие ценности начали всплывать в запасниках восточноевропейских музеев как грибы. Сотни картин, конфискованных во время войны и никогда более не выставлявшихся, стали головной болью музейных кураторов и дипломатов.
Интересно, убийства Мюллера и Эллмана могут быть связаны с коллекцией Гартунга?
Чем больше она углублялась в чтение, тем сильнее удивлялась тому, как мало знает о конфискации ценностей во время войны. Ее поразило, что конфискация проводилась в рамках обширной и тщательно организованной программы. Выдержки из писем секретаря германского посольства в Париже неопровержимо свидетельствовали, что целое полицейское подразделение под руководством Розенберга методично арестовывало людей, обыскивало их дома и переправляло конфискованные ценности в Германию. В промежуточном отчете за 1943 год числилось более пяти тысяч конфискованных картин. А к тому моменту, когда немцы покинули Францию, особый отдел успел переправить в Германию более 22 тысяч наименований различных произведений искусства. Немецкие мародеры с поразительной педантичностью вели записи о своих деяниях. Тем не менее в конце брошюры Флавия обнаружила примечание, что большая часть похищенных ценностей бесследно исчезла.
— А вот и я, мадемуазель, — сказала сотрудница архива.
Флавия с трудом оторвалась от чтения, не сразу сообразив, что обращаются к ней, и приняла из рук женщины пухлую папку.
— Вот еще списки конфискованных ценностей. Надеюсь, вы знаете немецкий. Заказанное вами досье принесут немного позже.
Открыв папку, Флавия вздрогнула: она с ума сойдет, разбирая эти немецкие каракули. Но тут же одернула себя: ты пришла сюда не развлекаться. Женщина принесла ей самый лучший немецкий словарь, и Флавия приступила к изучению содержимого папки.
Все оказалось не так страшно. Имена пострадавших собственников указывались в самом начале страницы, поэтому, бросив взгляд на первую строчку, Флавия тут же откладывала документ в сторону. Но даже при таком поверхностном изучении она просидела над папкой целых два часа. Под конец у нее испортилось настроение от бесконечного перечисления изъятых гравюр, рисунков, статуэток, картин и фамильных драгоценностей.
В половине второго она вдруг наткнулась на то, что искала: Гартунг, Жюль; авеню Монтень, 18. Список ценностей, изъятых 27 июня 1943 года, в соответствии с ордером, выданным в ходе операции «Лезвие бритвы» 23 числа того же месяца.